В одной постели
Шрифт:
— Никогда Штирлиц не был так близок к провалу.
— Вам бы только шуточки шутить!
— А что еще делать остается, ну? — усмехнулся я. — Хотя бы поцелуй, что ли. Хоть не так обидно будет провалиться перед финалом!
Вообще-то я ни на что не надеялся, произнес по инерции, по привычке.
Но вдруг… Аделина приподнялась, перегнулась через стол. Она обхватила меня ладонями за щеки и поцеловала жадно. Я со стоном впустил в свой рот ее бойкий, напористый язык, включился в игру, сатанея.
— Тшшш… Тише-тише, не стоит увлекаться, да? — простонал и сам обхватил ее за шею, удерживая. — Или
— Ммм… Поцелуй — это максимум, Эмиль Рустемович. Большее не дадут. Я и так столько связей подняла, я…
— Умница. Золотая моя, глупышка, девчонка совсем! Куда лезешь, а? Против слона с зубочисткой, бля! Бесстрашная! Обожаю… Теперь еще больше обожаю! — признался. — А ты?
Наконец, мы разорвали поцелуй, сели по разные стороны. Губы дрожали, глаза блестели, нутро вибрировало. Конец подтек предсеменем. Был готов поспорить, белье на Аделине тоже стало влажным.
— Признайся, почему ты пришла? — спросил я. — Я тебя не звал, обошелся не очень красиво. Отталкивал, как мог, не интересовался твоей жизнью нарочно.
— Вы еще не поняли, да?
— Про долг я уже слышал, туфта! Про настоящие причины скажи.
— Настоящие причины?
Аделина взмахнула ресницами, улыбнулась по-особенному, с таким теплом на меня посмотрела. У меня запекло в груди: я только сейчас понял, что она всегда на меня так смотрела, что мне безумно не хватало ее взглядов. Как же я по тебе скучаю, моя хорошая!
— Их целых две, Эмиль Рустемович.
— Две причины? И давай уже на “ты”!
— Ого! Я могу называть вас на “ты” и по имени?
— Да-да-да. Только скажи, скажи! — потребовал я.
— Заканчивай здесь поскорее, Эмиль. Мне нужно следы замести, как-нибудь… — нахмурилась. — О, я подам на тебя в суд под шумок. С формулировкой, что ты мне не доплачивал, эксплуатировал сверх меры!
Аделина послала мне воздушный поцелуй и поднялась.
— У тебя новый стиль в одежде, Золотце? — поинтересовался я. — Не припомню, чтобы ты раньше носила джемперы оверсайз…
— Просто у Юджина более свободные взгляды на рабочую одежду, — добавила она, отведя взгляд в сторону и торопливо попрощалась.
— Постой! Ты не назвала две причины. Ада, две причины — это какие?!
Но дверь уже закрылась…
Черт побери, я же теперь всю голову сломаю над решением этого вопроса.
Две причины. Две чертовы причины!
Допустим, одна из них, это чувства Аделины ко мне, а вторая — какая, а?
***
Я думал сутки напролет.
Снова и снова переживал миг нашей встречи. Пялился в темноту камеры, трогал губы, словно влюбленная девчонка: они горели, будто Аделина только что меня поцеловала.
Две причины, Кароль.
Дружище, не тупи!
Ты и не такие задачки щелкал. Ты очень сложную авантюру затеял, чтобы подцепить Агашева на крючок!
Неужели ты не догадаешься о каких-то чертовых двух причинах?!
Одна, вне всяких сомнений, чувства Аделины!
А вторая?!
Ооо…
Моя голова была готова лопнуть.
Мое Золотце! Только она могла подкинуть мне такую задачку, что я не справился. Я боялся ее отпустить и в то же время понял, что сделал это не зря. Она расцвела, обрела в жизни и другие смыслы,
Я на свадьбе рассказал Роберту, как мой дед говорил: «Если встретишь женщину, которой захочется подарить свое сердце, беги. Ибо в этот момент закончится твоя свобода…»
Но я произнес только первую часть фразы, по которой Роберт решил, что дед учил меня не влюбляться и беречься чувств.
Однако там было и продолжение, и полная фраза звучала так: «Если встретишь женщину, которой захочется подарить свое сердце, беги. Ибо в этот момент закончится твоя свобода… Беги, чтобы подумать, та ли самая эта женщина? Достойная? Не ошибаешься ли ты? Мы живем в мире соблазнов и иногда ведемся на сладкие улыбки лести и громкий зов похоти, но ее вкус быстро тает, оставляя после себя пустоту. Поэтому выбирай осторожно, кому его (сердце) подарить. Та самая женщина отберет у тебя свободу — мнимую, холостяцкую, и одарит взамен настоящей свободой — быть счастливым, а не казаться им…»
Кажется, я только сейчас осознал и в полной мере прочувствовал глубину этих строк и остался взволнованным, даже глаза стали на мокром месте: так раздавило осознанием, что мои чувства к Аделине не были безответны. Иначе бы моя девочка не прибежала меня спасать, вопреки всему, вопреки всем этим новостям и обвинениям, раздутым нарочно!
Она так похорошела, мое Золотце. В этом тоже есть своя сладость и горечь: радоваться за нее и горько переживать, что не был рядом.
Я не всегда смогу быть рядом, всегда быть рядом и не нужно, гораздо важнее потом делиться всем, обсуждать сокровенное, обогащать свою вторую половинку и радоваться за ее успехи. Аделина расслабилась, засияла и даже стиль одежды стал другой, более свободный, она будто немного поправилась, стала шире в бедрах.
Внезапно я сел и заморгал, потер глаза, потом едва не взвыл, прикусил кулак.
— Не может быть. Уууу… Не может быть! Или может? Вспоминай, Эмиль, вспоминай, был ли презерватив в нашу первую ночь?! Ааааа! Хрен я что вспомню, меня тоже тогда опоили, и я… Я ни сном, ни духом! Две причины, боже! Мне срочно нужно на волю… Срочно нужно упрятать Золотце как можно лучше!
Глава 44
Аделина
Я была немного обижена, что Эмиль меня не посвятил в детали плана, но, тем не менее, понимала, какие чувства им двигали.
Понимала, почему он промолчал: слишком высокие ставки в игре, и я бы ему только мешала. Поэтому он отстранил меня на время… Но для меня большой неожиданностью стали его признания в чувствах.
В каждой клеточке крови звенели его пылкие слова: “Обожаю! Обожаю тебя!”
Я наконец ощутила, насколько Эмиль может быть откровенным — так, что даже обжигало. Он не врал и не прятался. Наконец-то не врал и не прятался, и я чуть не расплакалась там, понимая и принимая его правила игры.
Мне кажется, я понимала его даже больше, чем саму себя сейчас, пребывающую на гормональном подъеме из-за беременности. Поначалу я не придала значение сбившемуся циклу месячных. У моего организма были веские основания, чтобы перестроиться — слишком большой стресс. Отделение от Эмиля стоило мне большого количества потраченных нервных клеток.