В огне повенчанные. Рассказы
Шрифт:
Обжигая мохнатые, обсыпанные серой пыльцой крылья, из последних сил бился о горячее стекло электрической лампочки мотылек. Машенька стояла, прислонившись спиной к застекленной стене веранды, и, поеживаясь от холода, смотрела на неразумное насекомое, которое по своей наивности само обрекло себя на гибель.
Вскоре Елизавета Семеновна вернулась. Машенька поняла, что она к соседям не ходила. Минут пять она просидела в самой дальней беседке сада, защищенной со всех сторон плющом.
— Все уговоры напрасны. Тетушка даже не разрешила мне пройти в его комнату. У него приступ душевного расстройства.
— Что
— Как ни горько произнести это слово, но… диагноз поставлен профессурой. Шизофрения. А это… вы сами понимаете.
«О боже! — подумала Машенька, полыхая огнем стыда. — Ведь еще только вчера весь дом кружился вокруг этого музыканта, а сегодня его объявили сумасшедшим».
Как ни старалась она прогнать эту мысль, в глазах ее неотступно стояла истатуированная спина, на которой изображены бутылка, пиковый туз и голая женщина. «Нет, нет, мама, конечно, права. Он больше не должен бывать в нашем доме. Его посещение будет шокировать всякую порядочную семью. Тем более об этом не должен знать генерал».
…Воскресный ужин на этом закончился. Генерал, растроганный игрой больного музыканта, от налитой рюмки коньяку наотрез отказался. Поблагодарив хозяев, он учтиво раскланялся, взял с Елизаветы Семеновны слово, что они с Сергеем Константиновичем и Машенькой непременно пожалуют к нему в гости в следующее воскресенье, и, поддерживаемый под руку хозяином дома, спустился по ступенькам в сад.
Елизавета Семеновна шла впереди всех. Вечер был темный, тихий. У забора гостей ждала «Победа», в кабине которой дремал шофер.
Раскланявшись с хозяевами, гости сели в машину. А через минуту красный огонек «Победы» потонул в густой, словно расплавленный гудрон, темноте лесной просеки, по которой петляла пыльная проселочная дорога.
Уставшие от гостей и от неожиданного конфуза с соседом-скрипачом, на которого у Елизаветы Семеновны были особые виды, мать, отец и дочь, избегая разговоров друг с другом и стараясь не встречаться взглядами, разбрелись по своим углам и легли спать. Легли, но долго не засыпали. Думы каждого вертелись вокруг соседа-музыканта.
В ушах Машеньки звучала «Легенда» Венявского.
…Проснулась она рано. На дворе стояло по-осеннему хмурое, дождливое утро. Старинные часы, висевшие на стене веранды, с печальным звоном пробили пять раз. Машенька накинула на плечи теплый халат и подошла к окну, выходившему в соседний сад. Мокрые листья молоденькой березки, которая росла под самым окном, понуро, как траурные флажки, свисали с отяжелевших ветвей и сочились глянцевитыми каплями дождя. Машеньке показалось, что эти капли походили на слезы.
На песчаной дорожке аллеи стояли мелкие ноздреватые лужицы, на которых плясали лопающиеся пузырьки. Шел мелкий, нудный дождь. Водосточная труба, проходившая рядом с окном, тихо и жалобно гудела. Туманные и тягучие, как осенний дождь, мысли, бессвязно сменяя одна другую, плыли в голове Машеньки.
Так она простояла долго, до тех пор пока не вывел ее из этого оцепенения стук калитки в соседнем саду. Машенька вздрогнула. Без плаща, в порыжевшей от солнца соломенной шляпе, из соседнего сада вышел ленинградский гость. В руках он держал небольшой чемоданчик и сетку, очевидно с дорожной
Сутулясь и поеживаясь под дождем, Виктор медленно поплелся к станции. Машенька смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся в сосновом лесочке, за которым метрах в двухстах от опушки проходила железная дорога. «До станции больше километра, а он без плаща, один, пошел в дождь… Даже никто не проводил. Поплелся, как бездомная собака…»
У Машеньки что-то подкатилось к горлу, стало труднее дышать. Она плакала. И от этих слез ей становилось легче. Слабым движением руки она подвинула к окну плетеное кресло и забралась в него с ногами. Потом положила руки на подоконник и, упершись в них подбородком, уставилась взглядом в одну точку. Так она сидела до тех пор, пока ее из этого состояния не вывел бой часов. Часы пробили шесть раз. Откуда-то издали, из-за соснового леса, донесся отдаленный прощальный гудок электрички. Это был пригородный поезд, с которым должен уехать Виктор.
Когда дождь кончился, Машенька накинула на плечн шерстяную кофту и, поеживаясь от холода, спустилась в сад. Долго и бездумно бродила она по мокрым глухим аллеям, заросшим сиренью и диким хмелем. Потом свернула в затянутую плющом беседку, которая была ее излюбленным местом, где она часто проводила часы над книгой. Вошла в беседку и остановилась. На столе лежала толстая книга. Ее она видела впервые. «Откуда она? Что это за книга?..»
Сквозь непромокаемую целлулоидную бумагу, в которую была завернута книга, она прочла название: «Гримасы времени».
— «Гримасы времени»… — тихо прошептала Машенька и, пугливо озираясь, осторожно взяла со столика книгу. Под ней лежала записка. Дрожащими пальцами она развернула ее. В записке было написано: «Машенька! Прочитайте в этой книге восемнадцатую главу. Она вам обо всем расскажет. Прощайте. Больше мы никогда не встретимся. Знайте, что я люблю вас. Виктор».
Машенька присела на мокрую скамейку и закрыла глаза. Снова в ушах зазвенела траурная мелодия Глюка. Так она просидела долго. Потом, словно опомнившись, открыла книгу и начала читать восемнадцатую главу. В этой главе говорилось о том, как десятилетнего мальчика-беспризорника, у которого родителей расстреляли в сорок нервом году фашисты, татуировал старый вор-рецидивист, выпущенный на волю из харьковской тюрьмы.
Дочитав главу до конца, Машенька не могла сдержать рыданий. Последний абзац был подчеркнут.
Машенька перечитала его снова:
«…Вскоре Ленька совсем обессилел, сопротивляясь ловкому и жестокому Пирату. Он только жалобно и беспомощно скулил, роняя на речной песок слезы. А когда иголки, зажатые в руках Пирата, входили под кожу глубже обычного, Ленька тоненько вскрикивал и старался сжаться в комок. Склонившийся над худенькой Ленышной спиной опытный вор спокойно продолжал свое дело. А когда Ленька вздрагивал сильнее, он хрипловато орал: