В огне повенчанные. Рассказы

Лазутин Иван Георгиевич

— Не шевелись, сволочь! А то иголки сломаются и уйдут под кожу! А как дойдут до сердца, так и амба!..

Собирая последние силы, Ленька переставал выть.

Через час его разрисованная спина вспухла. Ночью у него был сильный жар. А под утро, потерявшего сознание, его нашли в лопухах станционного дворика, откуда сторож Никодим отнес мальчишку в приемный покой».

Машенька перевернула лист книги и увидела записку. На длинном лоскутке бумажки она прочитала:

«Вы не могли простить мне мое искалеченное детство. Я не могу забыть, как глубоко и несправедливо вы меня обидели. Глава, которую вы только что прочли, от начала и до конца документальна. Это мое детство. Книгу оставьте себе на память. Еще раз прощайте».

Глядя широко открытыми глазами в небо, которое проступало рваными клочьями в просветах плюща,

Машенька привалилась к мокрой спинке скамейки. Лицо ее было окаменевшим. С мокрых листьев плюща, постепенно наливаясь, срывались крупные капли. Одна из них упала на записку, лежавшую в раскрытой книге, и расплылась фиолетовым пятном. В ушах Машеньки тихо звучала печальная мелодия «Легенды». Звуки «Легенды» то умирали, то снова нарождались, болезненно отдаваясь в сердце. Машеньке казалось, что где-то совсем рядом, за кустами сирени, тосковала скрипка…

ЭСТАФЕТА МУЖЕСТВА

(о творчестве Ивана Лазутина)

Из времен Древнего Рима в наш двадцатый век пришел афоризм Цицерона: «Ораторами становятся, поэтами рождаются».

Эту хрестоматийную истину я вспомнил, когда лет десять назад мне довелось поговорить по душам с матерью писателя Ивана Лазутина. Простая русская крестьянка, с двумя классами сельско-приходской школы, сразу покорила меня. Только что прочитав моего «Суворова», она с искренним волнением пересказывала мне, автору, целые главы и тут же давала оценки поступкам, суждениям, языку, на котором говорят герои романа. Причем эти оценки по своей народной меткости порою казались мне глубже профессионального анализа. Я невольно проникся неподдельным уважением к этой мудрой русской женщине.

Пользуясь тем, что хозяин дома по неотложным делам задерживался, я продолжил непринужденную беседу:

— Мария Сергеевна, как вы объясните, что сын ваш, рожденный и выросший в деревенской глуши, в бедной крестьянской семье, стал писателем?

Вопрос мой был неожиданным, но после некоторого раздумья она взяла в руки пить нашей беседы.

— Что вам на это сказать?.. Шестерых я вырастила, пятерых сыновей и дочь. Все они, кроме второго сына, что в сорок четвертом году погиб под Новгородом, имеют высшее образование. Мой старший сын сейчас доктор наук, профессор, по его учебнику студенты страны изучают русский фольклор. Учились все хорошо, старательно, росли послушными. А вот Ваня среди братьев заметно отличался сызмальства, уже в четыре года. Бывало, прочтет ему старший сын стихотворение — он его тут же на лету запоминал. А когда первый раз увидел трактор — это было в тридцатом году, — то сам сочинил коротенькое стихотворение. После шестого класса Ваня заболел лихорадкой. Уж так она его вытрепала, так изнурила, что мы отправили его лечиться к тетке в Новосибирск, где он поступил в седьмой класс. И вдруг в конце октября получаем от него телеграмму: «Слушайте радио, буду читать свои стихи». Указал число, во сколько часов. Помню, всей фермой слушали мы в колхозной конторе радио, я тогда дояркой была. Слушаю и плачу… Лишь потом узнала, что приезжали осенью в Новосибирск два известных московских писателя — Яков Шведов и Николай Богданов. Выступали в Доме культуры перед пионерами города. — Напрягая память, Мария Ссфгеевиа рассказывала: — Мой сынок возьми и пошли им в президиум записку со стишком. Эту записку прочитал Яков Шведов. В те годы уж больно гремели его две песни — «Орленок» и «Нынче в море качка высока…». Перед концом выступления Яков Шведов сказал, чтобы Ваня подошел к нему после вечера. Он и отдал поэту тетрадочку своих стихов. Как было дальше — я не знаю. — Мария Сергеевна вздохнула и, вспоминая что-то далекое, светлое, продолжила: — После радио все у него пошло как-то само собой. Когда служил на флоте — там писал стихи, посылал их домой… Писал их на фронте, писал, когда учился в университете, даже в какой-то студии молодых поэтов занимался. Поэт Луговской — слыхала небось о нем — руководил этой студией. До сих пор храню афишу одного вечера.

— Поди, волновались, когда, вернувшись с войны, сын задумал поехать учиться в Москву? Тяжелые были годы: дороговизна, карточная система… — вызывал я на дальнейшее откровение Марию Сергеевну.

— И не говорите… Вся душа изболелась. То, что задумал учиться дальше, я была рада: он все десять лет в отличниках ходил. А вот то, что не захотел поехать в Новосибирск, я переживала. С неделю его

уговаривала, а ему все смешки. Бывало, видит, что я вздыхаю, подойдет ко мне, обнимет за плечи и скажет: «Не боись, мама, гвардия и в Москве не пропадет». Он у меня на «катюшах» воевал. А раз видит, что я никак не успокаиваюсь и все гну свою линию насчет Новосибирска, взял с этажерки какую-то книгу, раскрыл ее и говорит: «Вот послушай, мама, что сказал один из героев Бальзака». И прочитал. Как сейчас помню эти слова: «Если ты собрался воевать с небесами — бери прицел на бога». И ведь, упрямец, с этим своим «прицелом на бога» послал документы не в какой-нибудь институт попроще, а сразу в университет. Да еще на юридический факультет!.. А там, как писал потом, конкурс — девятнадцать человек на место! И что же вы думаете? Поступил. И окончил неплохо. Сам академик Петровский под оркестр вручал ему диплом с отличием.

Я смотрел в морщинистое, заветренное лицо русской крестьянки, на ее гладко причесанные седые волосы, в ее умные и добрые глаза и думал: «Вот он образ гордой своими сынами матери… Бери кисть и пиши портрет».

— А дальше?.. Как дальше потекла жизнь сына? — спросил я, стараясь уловить каждое слово, каждый жест, чтобы жизнь моего друга высветилась теми гранями, какими ее видит мать.

— Дальше все можно прочитать в его книгах. Их народ хорошо читает. Правда, сынок и здесь шел как по лезвию ножа. Опять принялся за старое, за свой «прицел на бога».

— Как это понимать? — недоуменно спросил я.

— Ну как же: не напечатал пи одного крохотного рассказика, все стихи сочинял, и вдруг… на тебе — отгрохал сразу такую махину, почти пятьсот страниц. Поди, читали его «Сержанта милиции»? Премию за него получил, лауреатом стал.

Приход хозяина оборвал нашу задушевную беседу.

…Итак; пионер, комсомолец с целым иабором оборонных значков на груди («БГТО», «ПВХО», «ГСО», «Ворошиловский стрелок», «Юный авиастроитель»…), матрос Тихоокеанского флота, солдат огневого взвода на легендарных «катюшах», пять бурных студенческих лет в их классическом варианте проживания в общежитии, аспирантура по философии, преподавание логики и психологии… Все это такие вехи биографии, когда, оглянувшись назад, человек может и имеет право рассказать «о времени и о себе».

Первым фундаментальным блоком в здание писательской судьбы Ивана Лазутина легла его повесть «Сержант милиции», вышедшая более четверти века назад и сразу же принесшая писателю широкую популярность. С одинаковым интересом повесть читают люди разных возрастов и профессий… А все, очевидно, потому, что древняя, как мир, тема «он был титулярный советник, она — генеральская дочь» в новые времена по-новому была сплетена здесь в тугой, жизненно острый героико-романтический клубок. Здесь то и дело обрывающиеся нити сложного детективного плана поисков матерых преступников переплетались с нитями светлой, глубокой и, казалось бы, взаимно разделенной любви. Любви, в которой между двумя достойными молодыми людьми непреодолимой стеной встала заскорузлая мещанская мораль генеральши — матери Наташи Луговой, считавшей великим позором выдать свою единственную дочь за милиционера, проживающею в полуподвальной коммунальной квартире где-то на задворках Москвы.

Проходят через всю повесть и закоренелые престушшки-рецидивисты Князь, Толик и Серый. Каждый из них имеет свое лицо, свой характер, свою горькую персональную родословную. Просматриваются и авторские прогнозы на будущее в судьбе каждого из этой черной тройки.

Повесть «Сержант милиции» и по сей день имеет непреходящий успех у широкого читателя. Она была удостоена премии Союза писателей СССР и МВД СССР. Инсценировка по ней несколько сезонов шла в театрах нашей страны и за рубежом, по ее мотивам был снят трехсерийный телевизионный фильм, она получила высокую оценку в прессе и вызвала огромный поток читательских писем.

Важно также отметить и то, что своим «Сержантом милиция» Иван Лазутин как бы проложил первую борозду в отечественной литературе послевоенных лет, подняв на героико-романтический пьедестал бойца правопорядка, охраняющего наш мирный труд и покой. Бойца, бесстрашно идущего на нож бандита, на пистолет матерого преступника.

Своей повестью И. Лазутин как бы заглушил звучавшие в послевоенные годы издевки эстрадных куплетистов, зачеркнул литературные карикатуры и пародии на человека, ставящего на карту во имя нашего покоя и блага самое дорогое — жизнь.