В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС
Шрифт:
Все простые жители Германии тосковали о своем прежнем образе жизни. Между тем советская пропаганда устроила им настоящий психологический террор. Немцы постоянно слышали лозунги: «Учитесь у Советского Союза быть победителями!», «Сталин — лучший друг немецкого народа» и т. п… В пропаганду были вовлечены средства массовой информации и кинематограф. В советских фильмах солдаты вермахта всегда показывались подлыми бандитами. Бойцы войск СС возникали на экране только в черной парадной форме даже во время боевых действий. Все они изображались блондинами с животным взглядом и почти в каждом фильме с похотливым садистским удовольствием смотрели на пытки молодой красивой девушки, которая была партизанкой. Это была очень подлая пропаганда. Но чего еще нам было ждать от коммунистов?
В Америке подстрекательство против германской расы началось уже в конце тридцатых годов. Американцы тоже использовали для пропаганды киноиндустрию. В их фильмах на смену образу «ужасных краснокожих» пришел образ «ужасных германцев». После 1945 года бессчетное множество подобных картин заполнило экраны кинотеатров в западных зонах Германии. В этих фильмах каждый мог увидеть леденящие душу истории о злодеяниях немцев. Так американцы начали промывать всем мозги с помощью кинематографа.
Замечу, что американское Верховное командование, помимо всего прочего, располагало психологическим отделом. Начальник этого отдела с готовностью согласился подтасовывать факты и создавать фальсифицированные версии событий, в которые для правдоподобия даже включались подобранные соответствующим образом отрывки из речей Гитлера.
Но вернусь к своей судьбе. Еще до того, как я сам покинул Бреслау, Бригитта, прибыв в Детмольд, сразу написала письмо к моим родителям. Это была для них первая за долгое время весточка обо мне. Поскольку даже частная переписка подвергалась цензуре властей, Бригитта не упоминала моего имени, но при этом сообщила, что я жив и здоров и что мы с ней друзья. В сентябре 1946 года она получила ответное письмо от моего младшего брата Корнелиса. Он написал, что все члены моей семьи были интернированы и что я ни при каких обстоятельствах не должен возвращаться в Голландию и даже писать моей семье. Эти несколько слов подтвердили мои опасения и мое мнение о политической ситуации у меня на родине. Второе письмо от моей семьи, пришедшее в Детмольд, было от моей сестры Луизы. В нем были очень тяжелые для меня новости. Оказалось, я потерял отца и старшего брата.
Мой отец умер всего за несколько недель до того, как Бригитта получила первое письмо от Корнелиса. Отец скончался в голландском лагере для интернированных в Амерсфорте 27 августа. Из-за все той же цензуры в письме сестры излагались лишь голые факты. Таким образом, я ничего не узнал об обстоятельствах смерти моего брата Яна, кроме того, что он умер восемнадцатью месяцами раньше, 3 марта, в Ассене. И отца, и брата я видел в последний раз за два с половиной года до этого, а с конца 1944-го, как я уже рассказывал, я ничего не знал о судьбе моей семьи. Полученные известия оказались для меня очень болезненными. Моему брату Яну только исполнилось лишь 27 лет, да и отец не был еще старым: он умер всего в 62 года. День за днем я перечитывал строки, сообщавшие об их смерти. Я приходил в ужас и начинал плакать, думая о том, почему могли умереть мой отец и брат. Неужели это означало, что я никогда не смогу вернуться домой? И я действительно не мог сделать этого тогда, не мог никак поддержать свою семью в то трудное время. Предостережения Корнелиса были более чем определенными. Лишь позднее я узнал о масштабах несчастий, обрушившихся без меня на мою семью, моих родителей, пятерых братьев и двух сестер.
Моя тоска по семье вскоре уступила место неудержимому желанию поехать к Бригитте, и это не давало мне покоя. Однако она предостерегала меня против поездки к ней в британскую зону. Это было слишком опасно. Тем не менее к этому времени многим уже удалось сбежать из советской зоны. Эти люди не хотели жить под коммунистическим управлением и бежали в западную часть Германии в таких количествах, что 5 июля 1946 года границы были закрыты. Теперь из одной зоны в другую можно было проехать только на поезде. Но для этого требовалось специальное разрешение, которое было невозможно получить.
Однако несмотря на «железный занавес» (этот термин был впервые использован Йозефом Геббельсом, а затем повторен Уинстоном
Вооружившись картой и советами знающих людей, я решил нелегально перейти границу в районе, который многие называли «зеленой границей». Там находился контрольно-пропускной пункт, однако не было минных полей, колючей проволоки и «мертвой полосы», которая бы полностью просматривалась пограничниками. Тем не менее переходить границу даже в этом районе было довольно опасно, поскольку там беспрестанно сновали русские патрули.
Подобные места были так же хорошо известны немецкой полиции. С другой стороны, их облюбовали и немецкие бандиты. В частности, зимой 1946/47 года криминальные элементы действовали там столь интенсивно, что нередки были даже случаи убийств. В те годы бандитов массово освобождали из немецких тюрем и концентрационных лагерей. Оказавшись на свободе, они возвращались к своим прежним занятиям. «Зеленые границы» стали одним из излюбленных мест промысла для преступников. Под покровом темноты они грабили беженцев, забирая у тех все, что у них было.
К счастью, мне самому не довелось столкнуться ни с чем таким, и я даже не знал о подобных вещах, пока не прибыл в британскую зону в конце октября. Однако мое путешествие нельзя было назвать легким и безопасным. Сначала мне потребовалось проехать через Берлин, Магдебург и Хальберштадт. Перед Хальберштадтом наш поезд остановился, еще не достигнув станции, поскольку был израсходован весь запас угля, отпущенный на дорогу. Пассажирам пришлось вылезать из вагонов и проходить остальную часть маршрута пешком, двигаясь вдоль железнодорожных путей. Двигаясь через заросшие лесом склоны, я пешком дошел до региона Гарц. Оттуда мне нужно было доехать до города Деделебен. Мне пришлось прождать на вокзале десять часов, прежде чем в два часа ночи я отъехал от станции. В поезде, стараясь сохранить то немногое, что у меня было, я продел ручки сумок в ремень своих брюк и смог заснуть.
Деделебен был конечной станцией, от нее поезд не шел на запад, и поэтому в вагонах было очень мало людей. Эти немногие точно так же, как и я, намеревались пересечь «зеленую границу». Покинув поезд в пять часов утра, я выяснил дорогу к ней, спросив об этом у носильщика на станции.
К «зеленой границе» мы шли группой, в которой было около тридцати человек. Каждый был нагружен, как мул. Люди тащили вещи в огромных рюкзаках, везли в детских колясках и тележках. На фоне их я в своем клетчатом пальто, которым обзавелся еще в Бреслау, выглядел, как нищий. Тем не менее как-то случилось, что именно я возглавил нашу группу. Возможно, благодаря моему таланту к ориентированию на местности. Я предупреждал остальных о возникавших на пути препятствиях и появлявшихся впереди русских патрулях. Тем не менее через некоторое время я уже и сам точно не знал, где именно мы находимся. Наш путь через границу не был легким. Мы двигались в кромешной темноте, и мои спутники постоянно спотыкались о кочки. Наша обувь и носки промокли насквозь. Несмотря на все это, двигаться ночью было гораздо безопаснее, чем днем. В темноте у нас было больше шансов не оказаться замеченными, да и при стрельбе попасть в нас было гораздо сложнее.
Пробираясь через заросли деревьев, мы могли заранее услышать рев моторов приближающихся грузовиков русских патрулей, и у нас оставалось время, чтобы спрятаться. Нам удавалось прятаться достаточно хорошо, и даже с помощью мощных прожекторов, установленных на грузовиках, русским не удавалось нас обнаружить. После того, как грузовики уезжали, я отдавал команду:
— Поднять вещи, шагом марш!
Естественно, мы двигались совсем не парадным строем. Тем не менее моим спутникам потребовалось совсем немного времени, чтобы научиться передвигаться почти так же осторожно и незаметно, как наши разведывательные отряды во время войны. Когда нам однажды пришлось пересекать хорошо освещенную местность, нас заметил русский солдат. Он закричал по-немецки: