В океане "Тигрис"
Шрифт:
Облили горючим палубу, разложили по ней тряпки, одеяла, полотенца. Много времени потратили, не хотелось спешить. Солнце садилось, когда мы переправились на островок и стали на его кромке.
Последним на «Зодиаке» приплыл Эйч-Пи. Он выполнял обязанность пиротехника — закладывал в хижине взрывное устройство.
Был куплен таймер, часовая машинка вроде будильника, с рычагом. Рычаг, срываясь со взвода, замыкал контакты батарейки. Ток сжигал спирали лампочек с расколотыми колбами. Искра воспламеняла пары бензина.
Так должно было это произойти.
Мы
АУТОДАФЕ
Через пятнадцать минут вспыхнуло. Грохнуло. Поднялся огненный столб. «Тигрис» запылал.
Он горел долго, долго, долго. Горел мостик, где мы сражались с веслами и
компасом. Горела хижина, на потолке которой когда-то я прикрепил Ксюшин портрет. Горела корма — обиталище крабиков Феди и Маши.
И обеденный стол горел, с вырезанной Рашадом доской для нард. И завалинка, на которой Эйч-Пи рассказывал мне смешные добрые сказки.
Долго держалась мачта, непонятно на чем. Она рухнула, когда «Тигрис» начал изнутри светиться.
И вот уже не было ни мостика, ни хижин, ни мачты. Над водной гладью залива Таджура горел стог сена, ярко и жарко, как способна гореть сухая трава.
Мелькнула мысль: боже мой, мы ведь и не подумали ни разу, что на судне может случиться пожар!
Понемногу огонь утихал, тьма сгущалась. И к лучшему. Нам всем в эти минуты нужна была темнота.
«СУДЬБА ЭКИПАЖА НЕИЗВЕСТНА»
Сели на яхту, вернулись в порт. По пирсу метался Петрос. Он был вне себя.
— Юрий, что вы со мной делаете, я чуть не получил инфаркт, это же ужасно, почему вы ничего мне не сказали? Я сидел со своей Мими возле дома, любовался закатом, и вдруг я увидел этот огромный столб дыма, и взрыв какой-то, и пламя, и сразу радио Джибути передало, что «Тигрис» горит и судьба экипажа неизвестна! Представляете, что я пережил?!
Что я мог ему сказать? «Петрос, прости».
Сели в машину, поехали к нему. Он говорил: «Ты понимаешь, Валерий на связи, спрашивает, что у вас там и как, скоро ли придешь, ты же обещал дать ему какое-то важное сообщение, а я не соображаю, как ответить, тем более что на связи и твоя жена!»
Немедленно вышли в эфир. Я сообщал о событиях, которые произошли, диктовал открытое письмо Тура генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму, и Валерий в Ессентуках все это записывал, и записывал Костя в Москве, и Ксюша слушала. Они быстро обработали запись, так быстро, как могли, и Ксюша поехала в ТАСС. А там от нее шарахались, прятали глаза, ибо джибутийская версия уже попала в агентство Франс Пресс, а оттуда по всему миру.
ПОЖАР ГАСЯТ НЕ ТАК
Сейчас ясно, что мы совершили большую глупость.
Нам надлежало послать Би-би-си к чертям. Широко разрекламировать акцию. Звать газетчиков, журналистов, трубить во все трубы: мы против войны, мы идем сжигать «Тигрис», приезжайте посмотреть. Вот что нужно было сделать! Тогда мир воспринял бы случившееся иначе. Но
Консорциум не спешил раскачаться. Дал себя обогнать и корреспондентам Франс Пресс, и какому-то расторопному репортеру, подскочившему к Аль-Муше на следующий день. Мы растаскивали остатки лодки, а репортер, оказывается, нас снимал. И продал пленку в двадцать стран, с текстом, что, мол, камышовая ладья терпит бедствие.
Получалась совершенная невнятица.
Открытое письмо Тура так никто и не открыл. Когда я потом уже, позже, приехал в Норвегию, обо мне в газетах писали: «Сенкевич прибыл защищать Хейердала», — и допытывались, что я думаю по поводу бесславного финала экспедиции. Я отвечал: «Об этом четко заявил Хейердал. Где у вас опубликован его документ? Где ваша свобода печати?»
Существуют различные точки зрения на то, как бороться с войной. Я — среди тех, кто полагает: пожаром не погасишь пожар (хотя, кажется, такой метод при некоторых обстоятельствах и применяется). Солидаризироваться с буддийским монахом, сжигающим себя на центральной площади в знак возмущения происками Пентагона, я не согласен.
Но это не мешает мне относиться к нему с сочувствием.
Чем мог выразить свое отрицание милитаризма Тур Хейердал, не государственный деятель, не официальное лицо, а всего лишь руководитель маленькой экспедиции?
Он выразил его единственным доступным ему способом. Не оставил «Тигрис» гнить в окружении дредноутов на военно-морской базе.
Это был «протест по Хейердалу». Упрекайте его в наивности, в идеализме, в прекраснодушии — говорил уже и опять говорю: если бы земля была населена Хейердалами, она была бы прекрасна.
ОТЛЕТ
Охрана аэропорта в Джибути поручена сослуживцам Лорда.
Сдаешь багаж, оформляешь билет, едешь в автобусе на посадку. Недалеко от самолета автобус останавливается. Просят выйти. Перед тобой — гора чемоданов. Вокруг — кольцом — легионеры в шортах, камуфлированных куртках, касках с сеточкой. Стоят, расставив ноги, глядят поверх тебя, пальцы — на спусковых крючках автоматов.
Каждому предлагают опознать свои вещи. Опознанное грузят на тележку — и в самолет. Гора уменьшается. Чиновник ждет: не окажется ли чемодана, хозяин которого раздумал лететь. Предосторожность против воздушного терроризма.
Таким запечатлелось в памяти расставание с Джибути: камуфляж, каски, каменные легионерские лица, стволы, направленные тебе в живот.
На высоте зрение обостряется — странный эффект, его первыми заметили космонавты. По линейкам автострад ползли танки. Из шахт высовывались остроносые головки ракет. Клубились пробные облачка ядовитого газа.
Но видел я в иллюминатор и другое. Танкам преграждали путь демонстранты. Стаи голубей сбивали ракетам прицел.
Человечество смыкало ряды. Где-то в общем строю, на краю горизонта, крошечной яркой звездочкой пылал наш «Тигрис».