В окопах времени
Шрифт:
«Правда»» 4 марта 1985 года Москва, 2009 г.
Алексей Ивакин, Андрей Русов
И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН!
Митька шел проведать своих.
В тряпичной сумке лежали бутылка водки, шматок сала, буханка серого хлеба, две луковицы и пачка «Беломора».
Интересно, Союза нет, а «Беломорканал» остался…
Свои были недалеко. Лежали, как говорится, в сырой земле, поросшей густой травой и редким кустарником.
Митьке было почти
Но каждую весну, прилагая неимоверные усилия, Митька ехал на пригородном в сторону аэропорта, а потом десять, невероятно длинных в его возрасте километров шел на позиции роты. Километры, словно фрицы тогда, отделяли его от тех, кто заменил ему тогда семью.
Он шел на поле боя, ставшее братской могилой.
Братской могилой тех, кто шел в атаку, поднимаясь по изувеченным склонам Крымских гор.
Митька — а он так и остался в душе Митькой — не мог сюда не ездить. Каждую весну сюда приезжали поисковики. И каждую весну они находили кого-то из наших.
Раньше, когда он был поздоровее, Митька приезжал сюда чаще. А последние года три только на захоронение. Он любил наблюдать за работой поисковиков, выглядывая в каждой железячке что-то знакомое.
А как он радовался, когда молодые пацаны, чуть старше его тогдашнего, находили медальон!
Радовался и плакал…
В позапрошлом году пацаны из девятой школы поднимали красные косточки одного бойца. Дед Митя — как они его звали — сидел на краю раскопа, когда они протянули ему ложку, на которой было выцарапано: «Коля Ваганов».
— Дядя Коля… — сказал сам себе Митька, поглаживая ложку и стараясь не глядеть на раздробленный осколком череп.
— Что? — спросил его кто-то из пацанов-поисковиков.
— Сержант Ваганов. Николай. Я его дядя Коля звал. Рябой был, весь в оспинках. Сахаром меня подкармливал. Большие такие кубики, сладкие…
Он тогда быстро — насколько мог — поднялся и ушел по лесной дороге к оживленной трассе, сглатывая душащие слезы. А наутро привез для дяди Коли гроб. Индивидуальный.
В тот день его ранило в живот, он потерял сознание, а очнулся уже через несколько дней. В госпитале его никто не искал, а сам — по причине малолетства и тяжелого ранения — до конца войны так в армию и не попал.
И однорукий военком, не глядя на медаль «За отвагу», гонял его по всему Севастополю, если Митька появлялся на пороге военкомата.
«Отвагу» пацан получил, когда Сиваш форсировали. Умудрился из оброненной кем-то «снайперки» свалить пулеметный расчет фрицев. Сначала получил три дня нарядов на кухне, а потом и медаль… Правда, уже в госпитале.
Так он и остался здесь, в городе русской славы. Искал своих долго, очень долго. И лишь к концу восьмидесятых выяснил, что его рота попала
И каждый год он приезжал к мемориалу на Сапун-горе, выпивал стопку пьянящей и дурно пахнущей водки и шел домой, усталый и подавленный.
И так почти полвека. Полвека. Полвека прошло. Пятьдесят лет. Иногда Митька думал: а зачем он столько живет?
А потом внезапно страна кончилась, и он стал жить за границей. Паспорт он не хотел менять до последнего, пока не пригрозили, что пенсию давать не будут. Пришлось менять серп и молот на трезубец. Нового паспорта Митька почему-то стыдился.
А потом оказалось, что рота вовсе не была похоронена, а так и осталась там, в воронках у четвертого кордона. И вот уже десять лет, каждую весну, он приезжал не на Сапун-гору, где для ветеранов показывали костюмированный цирк, а сюда. В странную, неправильную тишину Мекензиевых гор.
И в этот майский теплый день все было как прежде.
Все да не все.
На опушке, притаившись, словно хищные и юркие танкетки, стояли трактора, заведенные и нещадно коптящие воздух выбросами солярки.
Мысли лихорадочно забегали — что это, что это? Сердце почуяло неладное, а ноги вдруг ощутили слабость…
— …В общем так, мужики, к субботе должны успеть, ровняем площадку и пригоним сваебой, — дерганый, какой-то прилизанный, но в то же время кажущийся каким-то неопрятным, инженер Стройпроекта раскрыл карту и отошел в сторонку.
— Семен Константинович, тут же бои были в войну! Со всей России приезжают, каждый год выкапывают бойцов, целые дивизии лежат, можно ли? — Крепко сбитый тракторист с черным, как у негра, лицом сдвинул кепку на макушку.
— Тебе за что деньги платят, Коля? За рассуждательство или работу? — инженер, оторвавшийся от карты, строго взглянул на тракториста. — Самого мэра распоряжение! Нам подряд сдать надо.
— По своим поедем, как фашисты, — еле слышно произнес Николай и, сквозь зубы сплюнув, полез под трактор, регулировать сцепление. Его негромкий протест, по всей видимости, разделяли и остальные восемь рабочих, столпившихся кучкой и насупивших брови.
— А ну как подорвемся, Семен Константинович? Тут же железа военного выше крыши! — крикнул кто-то из трактористов.
— Добро из группы разминирования получено, — отмахнулся инженер. — Нет тут ни хрена. Повытаскали все на чермет. Давай по тракторам!
Работяги почему-то не двинулись с места.
— Да вы что? Охренели, я смотрю? Да тут все перекопано за десять лет! Сейчас из администрации приедут, журналисты, начало строительства мусорного полигона смотреть! — инженер брызнул слюной, и лицо его исказила злость. — Знали, куда ехали… Не нравится? Валите отсюда к едрене фене, другую бригаду найду. На сотню баксов таких еще пучок найду!