В окопах времени
Шрифт:
— А у нее нет недостатков!
Останин недоуменно повернулся ко мне:
— Простите?
— Нет, говорю, у нее недостатков. Вот смотрите… Если у нас сейчас появятся партии — всяко-разные либерал-демократы, просто демократы, просто либералы, нацисты, анархисты — а они уже есть, кажется? Запамятовал… Так вот. Каждая из этих партий будет пытаться внести в социум именно свои идеи. И бороться с другими. И не всегда законными методами. И к чему же это приведет? Раскол народа. Раскол общества. И пока вся эта мелочь будет отвлекать нас, те, кто
— Вы что же, против плюрализма мнений? — прищурившись, спросил Останин.
— Как ни печально, против. Потому как из-за этого плюрализма нам, извините, нечего жрать будет. Страна рассыплется, как карточный домик. Мы, будущие учителя, будем вынуждены бутылки на помойках собирать, чтобы выжить.
Аудитория замерла. А меня понесло:
— Нет, я не против плюрализма на уровне частном, житейском. Диссиденты были, есть и будут. Но плюрализм в отдельно взятой голове — это шизофрения. А плюрализм в отдельно взятой стране — это смерть. Вот посмотрите, те же пиндосы…
— Кто?? — удивился новому, для начала девяностых, словечку Останин.
— Ой… Американцы. Они утро начинают с поднятия флага. А уроки начинаются с пения национального гимна. А мы? Месяца не прошло, как флаг выбросили и от гимна отказались. И радуемся, как обезьяны гнилому банану. А гимн еще вернется. И флаг вернется. Только как бы поздно не оказалось. Представьте себе, что Украина вдруг захотела отдельно жить.
Кто-то из однокурсников засмеялся.
— А что смешного я говорю?
— Вообще-то референдум показал, что более семидесяти процентов населения СССР за сохранение Союза… — мягко перебил меня Останин.
— Ну и что? Спросят, что ли, нас, когда президенты республик будут в Беловежской Пуще страну убивать?
— Почему в Беловежской-то? — выкрикнул кто-то из студентов. Ганс, кажется.
— А черт его знает. Охота там хорошая, наверно. И что мы с вами сделать сможем? Плюрализм, говорите? Ну, ну…
— Значит, Леша, вы не согласны с академиком Сахаровым?
Останин назвал меня по имени? Вот тебе раз… Он по фамилиям-то не называл никогда и никого…
— А что академик? Враль и прохвост он. Академическое звание не гарантирует моральную чистоплотность.
Внезапно зазвенел звонок. А Останин сказал:
— Идите. Отлично. И зайдите в лаборантскую. Разговор есть.
— Не могу, Сан Саныч. — И что-то мелькнуло у меня в глазах такое, что он только кивнул плешивой головой, выводя пятерку в журнале.
А я, закусив губу, пошел за своей сумкой.
Удивленные однокурсники шептали что-то мне в спину, кто-то поздравлял с пятеркой. А я ничего не видел перед собой.
Бизнес, акции?
Идите в задницу со своими акциями. Я помню. Я видел.
Значит, все просто. Получаю сейчас стипуху. Еду в Москву. Стволов сейчас немеряно продается. Лишь бы лавэ хватило…
А на фиг мне покупать?
Я же помню! Едем до Волховстроя, там на электричке в сторону Чудово. Станция Лезно. Из одного
А может быть, и вышку дадут. Или в СИЗО прирежут. Да все может быть. Ну и хрен с ним. Зато брат жив останется. И Юрка Васькин. И много еще кого. Может быть…
И муж у Иринки не сопьется в конце девяностых, когда его акционерский бизнес по ветру пойдет пустыми бумажками ГКО. Может быть, она еще счастлива станет. Может быть.
— Извините! — я налетел на невысокую рыженькую девчонку, завернув за угол.
— Да ничего! — пожала она плечами и исчезла в толпе студентов.
Сделав несколько шагов, я вдруг оцепенел.
Мать твою же так!
А вот и…
Блин…
Как трудно думать…
Аж затрясло, блин…
Блин, блин, блин…
Словно через вату — нет, через стекловату, знаете, которая колется потом? — сделал шаг вперед.
Не, но глупо же!
Ну, шлепну я этого борова. И Кравчука шлепну, и Шухевича! Ой, нет… Шушкевича…
И будут в Беловежье договор подписывать Хасбу-лат-удалой, Назар-бай и Гейдар-оглы. Или Кучма, Собчак и…
Да ведь все — все!!! — хотят по углам разбежаться! Хап тут, хап там, хап тут, хап там…
Я вернулся чуть назад, заглянув за угол.
Рыженькая моя уже скрылась в толпе…
Ну и хрен с ним!
Сделаю, что смогу, а там пусть ангелы с чертями разбираются — правильно или нет.
И ведь ни одна сволочь спасибо не скажет!
Сентябрьское солнышко во Львове совсем не то, что солнце в Питере.
Оно здесь ласковое, нежное, словно котенок, коснувшийся мягкой лапкой лица…
Павел жмурился на скамеечке возле ратуши.
Под правой рукой медленно нагревалось под этим же солнышком черниговское нефильтрованное «Бша шч». Хорошее пиво, доброе… Черное, на кориандре настоянное… Паша любил темное пиво.
Но он не спешил его пить, наслаждаясь гомоном Рынка. «Пусть нагревается… Успею…»
Все же Львов — южный город. После мокрого Питера он казался раем.
Удивительная же штука — жизнь. Еще двенадцать часов назад Паша шел по Гражданке домой, ежась под мелким, словно его кто-то там наверху мелким ситом просеял, дождем. А вот и не дошел. Мини-бук нервно заиграл «Рассветом Славян» Кинчева-младшего. Глав-вред, мать его…
И ровно через пять минут Павел развернулся и зашагал обратно к метро. А еще через два часа он уже проходил регистрацию на авиарейс «Санкт-Петербург — Киев».