В оковах страсти

Тродлер Дагмар

— Ах, Майя, — рассеянно ответила я.

Она взяла меня под руку и повела по ступеням наверх.

— Любимое дитя мое, вы расстроены. Идите и еще раз поешьте досыта.

Я опустилась на скамью и придвинула к себе поднос, уставленный мисками и горшочками.

— Кушайте, дорогая моя. Тогда вы хорошо поспите и сможете посвятить завтрашний день вашему господину и повелителю.

Ожидая, пока я наемся, она притулилась на скамейке рядом. Я избегала ее взгляда, уставившись в миску с супом. Глаза Эрика не выходили у меня из головы.

Обиженная на меня, Майя проводила меня взглядом, не проронив ни звука.

Конечно, я не смогла заснуть и беспокойно

ворочалась в темноте с боку на бок. Сквозь оконную щель, которую весной мы не завешивали коврами, пробивался бледный свет луны, рисуя причудливые тени на стене. Я села на кровати. Какая-то кошка орала в ночи. Из соседней комнаты раздавался оглушительный храп — Гизелла опять выпила лишнего.

Вздыхая, я подтянула колени к подбородку и плотнее закуталась в мех. Может, и отец не спит? Я поняла, насколько безумным и диким было испытание водой, к которому меня приговорили. Чем больше я об этом размышляла, тем меньше я понимала что-либо. Как мог допустить Бог, чтобы они меня осудили? Смятение и тревога не давали мне покоя, и я выскользнула из кровати. Тихо, чтобы не разбудить никого, я закуталась в шерстяную накидку, зажгла огарок свечи и поднялась на крышу женской башни. Отсюда я могла наслаждаться луной и моими любимыми созвездиями — далекими отображениями вечности, при виде которых все земные печали казались такими незначительными. Я вздохнула. Но почему, почему бы им просто не поверить мне на слово? Почему священники обрушили свой гнев на меня? Ощутив озноб, я сильнее закуталась в накидку. Как мог аббат присвоить себе право решать, кого казнить, а кого миловать, а при этом проповедовать любовь к Господу и ко всему миру? Как мог человек, замаравший руки в крови, не бояться кары Господней? Да еще называть меня колдуньей!

Слезы потоком полились из моих глаз.

Где заканчивается невиновность? И только ли в теле дело? А как же быть с мыслями? Мастер Нафтали имел обыкновение повторять, что все — и хорошее, и плохое зарождается в голове человека. С тех пор как я покинула подземелье, мысли мои были только об Эрике — его голосе, взгляде, о том, как бьется его сердце, и о его руках, которые поддерживали меня. Могла ли тогда я вообще быть невиновной перед всевидящим оком Господним, если изводила себя нецеломудренной тоской? Да, тело мое оставалось неприкосновенным, но в мыслях я согрешила уже тысячи раз. Церковь сравнивала язычников со злыми зверями, коварными и опасными, и буквально каждый был творением сатаны. Я страстно желала одного из них — значит, суд Божий уже давно должен быть уготован мне?

Я захлюпала носом, уткнувшись в рукав рубахи. Что будет со мной, если меня признают виновной? В мыслях я уже видела себя в темнице кельнского архиепископа, замученной до смерти и желающей только одного — своей смерти… Облако позора нависло бы и над нашей семьей, над моим отцом…

Я до крови прикусила губу. Эрик ни о чем не должен узнать, ни о чем. Ничто не должно его удерживать от возвращения на родину. Его свобода будет искуплением нашей вины перед ним. И тогда, я верила в это, он простит меня.

Я долго сидела на скамье, над самым замком, и предавалась размышлениям, задавая себе вопрос, что за игру затеял со мной Всевышний: сначала огнем опалив мое сердце, а потом направив в воду. Никакой воде в мире не под силу погасить этот пожар! Я запрокинула голову, и мне показалось, что звезды стали ближе. Небосвод больше не внушал страха, наоборот, он был мирным, а моя любовь покоилась в своей бесконечности.

«Твои пути-дороги — твоя тайна, — наконец подумала я. — Тебе одному дано определить, что произойдет, на тебя

полагаюсь, Господи». Я опустилась на колени на каменный настил, поросший мхом, и стала молить Господа о заступничестве. Наверное, он услышал меня, потому что вскоре страх мой исчез, и я задремала на скамейке.

Майя отыскала меня и опять начала бранить. С удивлением я узнала от Майи, о чем говорят в Берге. Оказывается, ночью в женской башне видели таинственный красный, словно кровь, мерцающий свет…

— Конюхи узнали в мусорщике сожженного язычника, который будет бесчинствовать до самого дня Божьего суда. И лишь тогда пепел растворится в воде, а Зассенберг освободится от этого сатаны, — прошипела Майя и погнала меня вниз по лестнице в мою комнату. — Вам запрещается покидать вашу комнату, даже на богослужение, священник будет при вас днем и ночью, чтобы защитить вас от нечисти. Так распорядился его высокопреосвященство из Кельна сегодня утром. А сейчас вам нужно поспешить к патеру, он ждет вас.

С этими словами она через голову стащила с меня простую рубаху, достаточно грубо и быстро, без обычной тщательности, привела в порядок мои волосы и отвела в комнату, где меня уже поджидал духовный отец.

Он благословил меня и потом сопроводил в часовню замка, где провел утреннюю мессу. В воздухе физически ощущалось напряжение всех присутствующих, их взгляды, злобные, любопытные, сверлили мою спину — виновна или невиновна? Неужели она и впрямь отдалась варвару, дикарю? Никогда еще в этом небольшом замке не вершился суд Божий! Я бы с радостью возвратилась к себе в башню, где лишь патер ожидал меня, который избегал даже смотреть мне в глаза.

Дни моего затворничества превратились для меня в длинную череду молитв, псалмов и церковных песнопений. Уже на третий день я совсем отказалась от пищи и только пила воду. Патер Арнольд одобрительно кивал. В последний вечер он после продолжительной подробной исповеди отпустил мне все грехи, и во время этой исповеди я окончательно лишилась остатков рассудка, выдав свою тайну. Неимоверным усилием воли я внушила себе, что Эрик за эти три дня должен быть изгнан из моих мыслей, чтобы Господь смог направить меня на путь истинный, и все-таки это последнее испытание совести опять приковало его ко мне, будто он только и ждал этого момента за занавесом.

— Пейте, фройляйн. — Мой духовный отец протянул мне бокал, благословив его содержимое. — Да придаст вам силы дух Господень. — Он моргнул в смущении. — Пусть простой люд болтает о духах и сатане, а я уверен в вашей невинности. Господь услышит ваши мольбы.

Я уставилась на него. Неужели он искренне говорит это? Но едва патер удалился, как на меня одно за другим вновь обрушились сомнения. А я-то думала, что они навсегда покинули меня… Какой невинности требовал Всевышний от меня? Все грехи, в которых я не исповедалась, и та вина, которую я не могла признать за собой, потому что она лежала на отце, выросли передо мной в виде мрачной горы и затмили свет, который я еще надеялась увидеть.

Последнюю ночь я провела в страхе и сильных сомнениях, металась по комнате и чуть ли не рвала на голове волосы. И никто не помог бы мне, так что же, что же я должна была сделать? С каждым часом неотвратимо приближался суд Божий, а вместе с ним мой конец. В полном отчаянии я сползла по стене на пол. Как он спросил тогда? Он спросил, известно ли мне, что значит посмотреть в глаза собственной смерти. И это не имея никакой надежды на спасение. Да, Эрик, теперь это мне известно. Тоска по нему буквально душила меня, и я закрыла мокрое от слез лицо руками. Почему… почему… почему же?..