В оковах твоей Тьмы. Книга 1
Шрифт:
– Говорят, уколы выдерживают только храбрые и отважные, - я не знала, откуда у меня взялись эти слова реверсивного утешения, я вообще в тот момент не понимала, что именно говорю. Эти слова произносились естественно и напоминали собой размеренное дыхание. – Джеймс Бонд. Оптимус Прайм. Тони Старк. Понятия не имею, как они это делают… это же так страшно!
Что-то дрогнуло в глазах маленького Лаврова при моих словах, но самым главным было то, что из них ушла боль. На короткий миг, вытесненная любопытством и напряженной работой мысли, но ушла. Шаткий пока еще мостик интереса и доверия дрожал над пропастью под порывами ветра, но это не имело значения – связь установилась. Осталось только
– Я не знаю Джеймса Бонда. А у тебя папин пиджак!
– Да, я взяла поносить, пока он не видит. Нравится?
– Ты смешная!
– сердце пропустило глухой удар облегчения от подобия улыбки на припухших губах ребенка. Я сморщила нос и закатила глаза, слегка сжав свою ладонь, когда его улыбка стала шире. – Я тебя знаю. Ты стрелять боишься. Ты трусишка!
– Да, а еще я боюсь уколов. Как и ты. А про Джеймса Бонда я тебе расскажу. Это агент разведки.
– Как МИ-6, да?
– Именно. Он умеет стрелять, быстро бегать, не бояться уколов, крутить сальто и кататься на очень классных машинках.
Данил попытался подняться, но я придержала его второй рукой, понимая, что резкое движение причинит боль.
– А на каких машинах?
– Ну, «Астин Мартин» там. «Феррари».
– Круто!
– Я тоже так хочу, – пожала плечами, добавив в улыбку оттенок грусти. – Но у меня никогда так не получится. Я не умею стрелять и боюсь уколов, поэтому мне никогда не пройти проверку на второго Бонда или Тони Старка. К тому же девчонки все трусливые.
– А у меня тоже не получится? – В голосе ребенка прозвучали нотки надежды. Я поймала взгляд доктора, обдумывая ситуацию. Как обычно, решения приходили молниеносно в самых критических ситуациях. Слезы ребенка. Агония сердца. Удар на поражение. Менялись исключительно ситуации.
– Не знаю, Данил, - я сбросила пиджак на спинку стула и согнула руку, изучая едва заметную под кожей сеточку сосудов. – А знаешь что? Давай сделаем по уколу вместе и посмотрим, кто из нас выносливее. Кто не будет плакать и кричать, тот победил. Разведка сейчас следит за нами сверху и наверняка не может решить, кого примет в свои ряды.
– Но ты же плакать будешь! – в темных глазах ребенка зажглись огоньки детского хвастливого превосходства, такие забавные и знакомые одновременно. Я отпустила его ладонь и развела руками.
– Ну, я же девчонка. Мы всегда плачем по поводу и без. Но я тоже хочу быть сильной, как железный человек! И я сейчас сделаю укол, и меня сразу заберут в разведку! – я незаметно кивнула доктору. – Эй, что у вас там есть, тащите самый большой шприц!
Доктор кивнул медсестре, которая выглядела потерянной. Только этого мне не хватало.
– Афобазол. То же, что и моему храброму другу! – от успокоительного мне точно не будет хуже. Это сейчас я на подъеме готова была спасти по сути чужих мне людей от боли и страха. Не пройдет и пары часов, когда приоритеты сместятся, сознание вспомнит, в какую агонию его загнали недавние события, и вот тогда начнется полный и безоговорочный крах. Я не хотела думать о том, как меня будет бросать из стороны в сторону, стоит только остаться наедине с собой. Вряд ли я смогу заснуть даже под самым убойным снотворным. Если инъекция седативного препарата позволит хоть немного поспать, это позволит организму восстановить силы. Не надо было быть доктором наук, чтобы понять: я находилась в упадке, в критической точке нервного истощения. Физического, наверное, тоже, но пока это ни в чем не выражалось. Я по инерции передвигала ноги и даже не испытывала головокружения, сохранила способность ясно соображать и даже реагировать в критических ситуациях… и все. Скоро удары судьбы отнимут у меня даже это.
–
– Ой! – вскрикнула я и непроизвольно, когда игла впилась в мою вену, отвлеклась, наблюдая за тем, как доктор уверенно ввел препарат Данилу, – желание стать достойным киногероем сейчас вытеснило боль и страх. Глаза ребенка на миг наполнились было слезами, но я улыбнулась еще шире, одобрительно кивая. Через несколько секунд все было закончено.
– Ты победил, - я изобразила на лице печаль. – Я сейчас убегу плакать, меня туда не возьмут!
Доктор протестующее зашикал, когда Данил попытался встать и потянулся ко мне дрожащей ладошкой.
– Не плачь! Хочешь, я с ними поговорю? Они же могут взять двоих? Ты не трусишка!
Я прижала ватный диск к месту укола. От его слов я реально могла разрыдаться прямо здесь, из последних сил старалась не признаваться сама себе, насколько обычные, но такие теплые и искренние детские слова меня сейчас растрогали. Я даже не вздрогнула, когда поняла, что Дима остановился за моей спиной и набросил на мои напряженные плечи пиджак. Я ведь на время совсем забыла о его присутствии. Доктор промокнул платком вспотевший лоб и распорядился начинать осмотр. Я продолжала держать взгляд Данила - два темных уголька, которые медленно затягивала пелена действующего наркоза. Голос Димы долетал до меня как сквозь вату.
– Как ты так умудрился, герой? Как можно было упасть прямо на журнальный стол? Ты мог пораниться гораздо сильнее! – основное опасение так и осталось невысказанным, пугать ребенка было недопустимо. На несколько сантиметров в сторону, вверх или вниз… или влево… Я непроизвольно обхватила себя руками, осознав, что малыш прошел буквально в двух шагах от смерти.
В словах Лаврова не было упрека и возмущения. Только нежность, та самая, которой никогда не узнаю я. Мне принадлежала только его тьма, в полном объеме и без остатка, ее удушающие петли уже смыкались на моем теле, затягивались сложными узлами и поражали своей глянцевой чернотой на фоне яркого ослепляющего света. Его нежность и свет никогда не будут принадлежать мне. Что ж, видимо, я в них не нуждалась никогда, раз мне их не предлагали – лишь показывали издалека их манящую сторону в тех случаях, когда я подходила очень близко к черте безумия.
– Тебя не было дома! Беллатриса запретила мне звонить, я просто хотел поговорить, пока она спит!..
Черная петля перетянула трепыхающуюся сердечную мышцу безжалостным захлестом. Я осторожно поднялась, придерживая пиджак на груди – мне не было холодно, я и сама не понимала, почему держусь за этот предмет одежды, как утопающий за соломинку. Может, именно потому, что он сохранил едва уловимый аромат своего владельца. Колени дрогнули от усталости, которую я просто не замечала ранее, платье показалось неудобным. Даже тяжесть ожерелья сейчас давила на плечи, вызывая непреодолимое желание сорвать его прочь. Я этого не сделала. Мое состояние сейчас можно было охарактеризовать одним-единственным словом - опустошенность. Я оставила отца и сына наедине, прикрыла дверь палаты и уже в коридоре поспешно оперлась на руку, не в состоянии побороть головокружение.