В окрестностях тайны
Шрифт:
— За речкой сразу, в усадьбе. Это рукой подать. Тетя моя каждый день бегает. Раньше при школе была, ну, а теперь там.
Капитан открыл помутневшие от боли глаза и снова закрыл их.
Движения женщины стали совсем робкими и осторожными, как ее дыхание.
— Вот я никуда не ранен, а думаешь, мне лучше? — сказал Джарбинадзе. — Тело ноет, душа ноет, все ноет…
Но женщина посмотрела на него недружелюбно, а Федюничев прошипел зло:
— Опять завелся.
Он поставил в угол свою винтовку.
— Тут немцев не слышно у вас? — спросил он женщину.
— Да
Окончив перевязку, она поставила подогреть самовар, принесла в миске свежих огурцов, пучок молодого лука, горшок со сметаной, достала полкаравая хлеба.
Федюничев открыл ножом банку со шпротами» Джарбинадзе тем временем умылся, попросил зеркало и долго, прежде чем сесть за стол, подкручивал кончики усов.
Капитан лежал спокойно, дышал ровно. Казалось, он уснул.
За окнами наступал вечер. Небо прояснилось, ветер улегся, вокруг было тихо, как до войны.
Женщина уложила ребенка в кровать с веревочной сеткой и, раскачивая кроватку рукой, как люльку, напевала:
В няньки я к тебе звала Ветер, солнце и орла. Улетел орел домой, Солнце скрылось за горой…Солнце действительно скрывалось за лесом, озаряя медным светом чешуйчатые стволы сосен.
Неожиданно для всех входная дверь распахнулась. На пороге выросла во весь рост бледная худая фигура в немецком кителе и застыла на месте.
Женщина неестественно вскрикнула и, привстав, закрыла своим телом кроватку сына.
Джарбинадзе с непостижимой стремительностью рванулся к окну, с ходу выдавил плечом зазвеневшее стекло, вывалился наружу и, не оглядываясь, помчался наискосок к лесу.
Федюничев бросился к винтовке, стоявшей в углу, но в это время немец обвел комнату блуждающим взглядом, подался чуть-чуть вперед и, словно собираясь шагнуть к столу, тяжело рухнул на пол лицом вниз.
Федюничев схватил винтовку. Он щелкнул затвором и выскочил на крыльцо, широко шагнув через немца.
Вокруг никого не было видно. Лес стоял как заколдованный и молчал. Федюничев обошел вокруг изгороди и вернулся в дом.
Немец по-прежнему лежал на полу лицом вниз.
Федюничев склонился и перевернул его на спину.
Капитан, должно быть, совсем не слышал, что произошло: он все еще был в забытьи.
— Откуда он взялся? — спросила женщина.
— Не знаю. Похоже, по нашему следу шел.
— Смотрите, бок у него в крови.
Федюничев припал ухом к груди лежащего.
— Дышит, вроде бы, потихоньку, а может, и нет.
Вместе они положили раненого на лавку. Федюничев взял руку, стараясь нащупать пульс. Пальцы были судорожно сведены в кулак. Он с усилием разжал их, — на ладони лежал смятый комочек бумаги.
— Что-то тут есть!
Крупными, старательно
— Вот тебе и раз, — пробормотал Федюничев. — Капитана придется будить.
— В госпиталь их надо обоих, — решительно сказала женщина. — Побегу подводу искать!
Она накинула на голову платок и выбежала из дома.
ДЕСАНТ
За три недели до начала войны в школе закончились экзамены. Постановлением педсовета Смолинцев был переведен из девятого класса в десятый. Он вздохнул с облегчением, так как все время боялся получить переэкзаменовку по алгебре. Правда, забот еще оставалось порядочно: план работы комсомольской группы не был выполнен. Кроме информации Тони Тростниковой о подготовке к пятилетию со дня смерти Максима Горького, в плане числился также доклад Смолинцева о международном положении. Он готовился весьма добросовестно и даже несколько раз ходил для этого в читальный зал клуба железнодорожников, где были подшивки разных газет и журналов.
На доклад, несмотря на то что каникулы уже начались, пришли и комсомольцы бывшего девятого класса, и несоюзная молодежь, и даже два десятиклассника — Иволгин и Шуров, уже окончившие школу и готовившиеся к поступлению в Мореходное училище.
Тетя Сима, школьная уборщица, в новой фланелевой кофте сидела в первом ряду с внуком на руках. Ребенок судорожно сжимал пухленьким кулачком липкую карамельку, грыз ее беззубыми деснами и размазывал по лицу. Иногда карамелька падала на широкую тети Симину юбку, и тогда дитя начинало сердито реветь. Смолинцев поневоле останавливался на полуслове, а председатель собрания Коля Дроздов подымался, стучал по графину карандашом и говорил хмуро:
— Товарищи, президиум просит всех без исключения соблюдать тишину и порядок.
В середине доклада тетя Сима ушла, потому что ребенок набезобразничал ей на юбку. Но скоро она появилась опять и, когда Смолинцев уже окончил и стал пить воду из стакана, спросила прямо от дверей:
— Так что же, война-то будет ли, нет ли? Может, прослушала я, когда уходила?
Смолинцев вернулся к деревянной трибунке, с которой делались все доклады на школьных вечерах, и сказал, что хотя, как он уже указывал, мировые противоречия обострились до крайности, империалисты не осмелятся напасть на нашу страну социализма. А если это даже и произойдет, то ответом им явится мировая пролетарская революция.
— Ну, хорошо, коли так, — удовлетворенно заметила тетя Сима и ушла на двор к пильщикам, которые выпили по случаю субботы и играли на бревнах-в козла.
Между тем Гитлер в те дни уже стягивал свои войска к советской границе.
Роковое известие о вторжении в нашу страну немецко-фашистских захватчиков озадачило, конечно, и Смолинцева. Но он не был склонен разделять охватившую всех вокруг тревогу и упрямо верил, что должны произойти какие-то события, которые все переменят. Ему даже как-то не до конца верилось, что война действительно началась, что это и есть именно война, а не что-нибудь другое.