В осколках тумана
Шрифт:
Марри шумно вздыхает.
— А хочешь правду, Джулия? — Сузив глаза, он крепче сжимает мою руку. — Я был пьян. Так сильно пьян, что не мог доехать до дома. Поэтому я тебе звонил. Поэтому мы говорили по телефону, когда Алекс карабкался по лестнице.
Я начинаю дрожать, хотя угли еще обогревают комнату. Пытаюсь понять.
— Как? Ты… ты же говорил, что машина сломалась и пришлось вызывать эвакуатор. И у тебя было столько работы, что ты не мог сам этим заняться.
— Я соврал. Весь день проторчал в пабе, набрался в дым и не мог в таком виде вернуться
А я-то хотела напомнить Марри, как хорошо нам было вместе. Каждый раз, когда случалась какая-либо неприятность, мы сплачивались и справлялись с ней. Травма Алекса — хороший пример того, как мы все преодолели и стали сильнее. А еще осознали свою уязвимость.
— Ты был пьян, — шепчу я, словно подобного никогда не случалось прежде.
И тут до меня доходит, что сейчас Марри делает то же самое — зовет меня на помощь, потому что не знает, как остановиться. Он никогда не остановится.
Я медленно высвобождаю пальцы и ухожу.
Маму мы находим в комнате отдыха, она смотрит в окно. На ней больничный халат явно не ее размера.
— Мама, я же положила твои вещи в сумку. — Сажусь рядом с ней. Мне кажется, очень важно, чтобы она сохраняла индивидуальность. — Зачем ты надела больничный халат?
Она не оборачивается на звук моего голоса, продолжает смотреть, как крупные капли дождя стучат в окно. Небо мрачное.
— Алекс, побудь с бабушкой и Флорой, а я кого-нибудь поищу.
Я иду по коридору к столу медсестры.
— Моя мать, — начинаю я, слегка задыхаясь от раздражения, — Мэри Маршалл. Она в больничном халате. Это обязательно? — Я слышала, что пациенты привыкают к строгим правилам и потом с трудом адаптируются к домашней жизни.
Медсестры, больше похожие на исполнительных и вежливых работниц пятизвездочного отеля, здороваются со мной и нерешительно переглядываются. Одна ищет в компьютере историю болезни моей матери.
— Сегодня ей делали анализы и, видимо, поэтому надели халат. Может, вы вернетесь в палату и переоденете ее? Ей будет приятно, — предлагает медсестра, сверкнув белозубой улыбкой.
Я не верю ей ни на секунду.
— Спасибо, — спокойно говорю я, разворачиваюсь, чтобы уйти, и останавливаюсь. — А что за анализы?
Медсестра пожимает плечами:
— В истории болезни не сказано, но когда мы получим результаты, то обязательно вас известим.
Ее уклончивость мне не нравится.
Вернувшись в комнату отдыха, обнаруживаю, что Алекса рядом с мамой нет. Оглядываюсь и вижу, как он помогает какому-то старику сложить пазл. На пару они пытаются вставить деталь в отверстие, которое явно слишком для нее мало. Флора хихикает на коленях у бабушки, словно ее щекочут. Вдруг выражение ее лица становится серьезным и она что-то показывает, но я не вижу, что именно. Застываю в дверях, отчаянно надеясь, что мама напишет что-нибудь в ответ, но Флора уже заметила меня и машет рукой.
Бабушка
Флора оглядывается на бабушку и нерешительно отвечает: Нет. А когда бабушка выздоровеет? Я скучаю.
Я надеюсь, что скоро, милая. Скоро.
Из коридора доносится шарканье — словно кто-то делает один шаг вперед и два назад. Что все-таки лечат в этой клинике?
— Простите, — обращаюсь я к молодому человеку, который рысью направляется к лестнице. — Наверное, это странный вопрос, но… не могли бы вы сказать, что это за больница?
Звучит и вправду глупо, но ответа я жду с тревогой. Ведь это Дэвид определил маму сюда.
Зрачки точно большие черные пуговицы. Он судорожно облизывает сухие губы, чешет предплечье.
— Меня хотят убить, — лихорадочно шепчет парень. — Все хотят меня убить.
И он бежит вниз по лестнице, горланя какую-то околесицу.
Веду маму в ее комнату. Я доверяла и доверяю Дэвиду. А сомнения лучше пока запрятать поглубже. Нет у меня на них сил. Или я просто не желаю посмотреть правде в глаза?
— Думаю, что завтра утром тебя навестит Марри.
Время, которое я могу провести с Дэвидом, подходит к концу.
— Дай-ка я справлюсь со своим ежедневником, — смеется Дэвид.
Он держит меня за руку, словно мы сидим у меня или у него дома или в пабе. Как я могла усомниться в его честности? Как могла даже допустить, что он преступник? Нет, я верю в правосудие. И верю Дэвиду. А главное, — впрочем, ничего другого мне сейчас и не остается, — я верю Марри.
— Я попрошу его принести чистую одежду, чтобы тебе не пришлось надевать тюремное.
— Ну что ты, это привилегия заключенных! Поверь, здесь не так уж и плохо.
Дэвид старается не унывать. Я гляжу на него, пытаясь понять, почему влюбилась в человека, которого, по сути, почти не знаю. Решила, что клин выбивают клином? Не исключено. Но что, если мы связаны на глубинном уровне, что, если мы предназначены друг другу? Именно благодаря Дэвиду я почувствовала вкус к жизни. Изменилась. Стала более сильной и цельной. Я верю, что он должен стать частью моей жизни.
— Было тяжело? — спрашиваю я. — Ну, на суде.
Вообще-то мне хочется узнать, как проявил себя Марри. Он хорошо выступал? Есть ли его вина в том, что Дэвида не выпустили под залог?
— Все прошло так, как и ожидалось. — Лицо Дэвида спокойно, невозмутимо. — Марри прекрасно поработал, — продолжает он, словно прочитав мои мысли. Мы по-прежнему настроены на одну волну. — Как только закончится следствие, дело передадут в суд присяжных.
Мы молчим. Нам не хватает слов, чтобы описать муку от предстоящего нескончаемого ожидания.
— А может, Марри подать апелляцию на решение суда? А я найду… — мой голос слабеет, — юриста поопытнее, который займется твоим делом. — Чувствую себя предательницей. — Ведь у него нет опыта уголовных дел.