В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
— Товарищ мичман, к нам пристраиваются три дельфина. К чему бы это?
— К счастью, — ответил Клецко окрепшим голосом. — Если дельфин с огоньком идет, — значит, можно разгуляться… Впереди чисто —
Дельфины, стремительно волоча за собой фосфоресцирующие шлейфы, раза три пронеслись под килем катера, прошли, поблескивая животами, вдоль борта, бултыхнулись, резвясь, впереди и так же внезапно, как появились, исчезли. На море словно стало темнее.
— А вот это не к добру, — пробормотал Клецко, с опаской поглядывая по сторонам.
Восьмеркин прошел к Чижееву и весело сказал:
— Может, повернем? Старикан вроде оживает, к дельфинам уже придирается. Я ему спирту дал.
— Ты с ума сошел! — зашипел на него Сеня. — Доконать хочешь? Он едва дышит. Ты и сам-то никак…
— У-гу!.. Докончил.
— Жаль, что боцман болен, он бы тебе докончил! — рассердился Чижеев. — Разговаривать с тобой противно.
Резко переложив руль, он прибавил скорости.
— Ну и не надо, — ответил Восьмеркин. — Я лучше с Катей поговорю.
Но девушка была неразговорчива. Ее укачивало даже на легкой волне. А теперь, когда катер, кренясь, стал описывать дугу, Катя с трудом сдерживала подступившую тошноту.
Степана обидело ее молчание. Тяжело вздохнув, он сел в одиночестве у среза [27] и засвистел.
Перед утром темнота еще больше сгустилась над морем. В небе исчезли последние звезды. Подул влажный ветер, стало холоднее.
27
Срез — выемка в корпусе корабля по борту.
Клецко беспокойно заворочался и вдруг рявкнул:
— Восьмеркин! Как вахту несешь! — в голосе его чувствовалась тревога. — Видел за кормой неизвестный огонь?
— Огня вроде не было. Мерещится, видно; от брызг такое бывает.
— Я тебе покажу — брызги! Глядеть лучше!
Восьмеркин, напрягая зрение, стал всматриваться в темноту. За кормой он ничего подозрительного не заметил, зато вдали, справа по носу, увидел едва белеющие буруны. В это время и слева за кормой, как от ракеты, осветился клочок неба: где-то очень далеко замигала зеленая точка.
«Попались, — подумал Восьмеркин. — Катер в строй чужих кораблей влетел».
— Ну, что? — окликнул его боцман.
— Вижу торпедные катера справа по носу! За кормой неизвестные корабли требуют опознавательный.
— Вот и померещилось! — зловеще сказал Клецко. — Все на свете прозеваете без меня. Помоги пройти к рубке.
Восьмеркин, ругая себя на чем свет стоит, подхватил старика под мышки, почти на весу перенес его к рубке и усадил рядом с Сеней.
— Давай ход!.. Удирать надо! — заорал он.
— Да погоди ты! Не кричи на ухо! — досадуя, остановил его Клецко. —
Восьмеркин взглянул в бинокль.
— Требуют.
— Что за сигнал?
— Вроде нашего «како».
— Всмотрись получше.
Клецко поднялся и сам оглядел горизонт. Теперь он ясно видел далекие буруны справа и настойчивое мигание слева. Корабли заметно приближались, они нагоняли катер. «У нас даже паршивой пушчонки нет, — озабоченно думал мичман. — Пулеметик поставили… Что с ним сделаешь?»
Мигание не прекращалось.
— А ну, включи фонарь на зеленый и просигналь вправо такое же «како»! — приказал Клецко.
Восьмеркин моментально включил сигнальный фонарь и замигал в правую сторону.
С минуту все напряженно всматривались в темноту. «Ответят или не ответят? Только бы Восьмеркин ничего не напутал», — тревожила Чижеева и Клецко одна мысль. Но Восьмеркин уже разглядел в бинокль чуть видное ответное мигание.
— Отвечают!.. Будто «веди» наше пишут.
— Правильно! Сейчас же отрепетуй такой же сигнал влево.
— Есть сигналить влево!
Восьмеркин повернул фонарь, прикрыл его своим телом и три раза отщелкнул нужный ответ.
Его, наверное, не поняли. Неизвестный сигнальщик опять посыпал вдогонку назойливое нерусское «како».
— Вот дьявол! Чует, видно. Отщелкни еще один раз, и четче.
Восьмеркин просигналил четче. И это, видно, успокоило нагоняющие корабли. Они уже больше не запрашивали опознавательного, шли некоторое время тем же курсом, потом постепенно начали забирать правее и скрылись в темноте.
— Отстали, — облегченно передохнул Клецко. — Нет, братцы, видно, рано мне помирать, пропадете вы без меня. Поворачивайте к дому. Полный вперед!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Пещера превратилась в лазарет.
В самом тяжелом состоянии был боцман Клецко. Катю сбивали с толку резкие перемены: то мичман двигался, энергично распоряжался, то впадал почти в бессознательное состояние и был близок к смерти.
Дубленный солнцем и ветром жилистый моряк не хотел сдаваться без борьбы. Какая-то неведомая сила помогала измученному старику пересиливать страдания, сохраняла волю к жизни, заставляла биться натруженное сердце. Его ноги опухли, грудная клетка была в зловещих кровоподтеках. Одно ребро оказалось сломанным, а два пальца левой руки — совершенно раздробленными. Их требовалось ампутировать.
У Кати не хватало хирургических инструментов. Она прокипятила все металлическое, что могло резать, пилить, щипать, и принялась с Виктором Михайловичем готовить бинты и тампоны.
Температура у мичмана поднялась. Он еще до операции, когда только отмачивали и отдирали повязки от ран, грозно ворочал воспаленными глазами, скрипел зубами и, рыча от боли, честил неловких медиков на чем свет стоит. Теперь же предстояло резать живую изболевшуюся ткань и пилить кости без наркоза. Это страшило Катю.