В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова
Шрифт:
– Не прогонишь. Ты в него влюбимшись, как кошка.
– Я-то? Пф… Мне просто его жалко, потому что я люблю глупых. Да и так… Что ж его гнать-то очень? Умри у него дядя, так посмотрите, какой он будет выгодный кусок!
Тетка накинула платок, надела капор.
– Так я пойду, – проговорила она. – Ну, давай на извозчика.
– На какого извозчика? – вскинулась на нее Надежда Ларионовна. – Ведь Костюшка дал вам сейчас пять рублей на извозчика.
– То не на извозчика, а за хлопоты, чтобы я тебя уговорила.
– Стыдитесь!
– Ну хорошо, хорошо.
Тетка отправилась в прихожую. Надежда Ларионовна провожала ее.
– Послушайте, тетенька… А не заберет этот Шлимович Костюшку в лапы? Ведь ростовщики тоже как забирают в лапы эдаких разных неопытных юношей.
Тетка улыбнулась и отвечала:
– А тебе-то какое дело? Да пущай.
– Ну, не скажите. Он все-таки человек нужный, и даже очень нужный. Зачем? Его нужно беречь. Зачем уж совсем-то в яму пихать? А ростовщики – народ ой-ой! Курлин, вон, из-за них, подлецов, застрелился.
– Пусть глядит в оба. Ведь Константин Павлыч – не дурак.
– В том-то и дело, что совсем дурак.
– Поди ты! Это тебе так кажется, а в сущности, он хитрее тебя.
– Все-таки вы, тетенька, скажите Лизавете Николаевне, чтобы она сказала Шлимовичу, чтобы тот уж не очень Костюшку-то обдирал. «У него, мол, деньги верные, но только он не может сразу»…
– Да уж ладно, ладно.
Тетка ушла. Надежда Ларионовна подошла к зеркалу, полюбовалась на себя, потом зевнула, потянулась, взяла тетрадку и принялась учить новые куплеты.
Глава III
Было пять часов. Тетка Надежды Ларионовны все еще не возвращалась домой. Надежда Ларионовна посердилась на ее медленность и велела подавать себе обедать. В эту минуту раздался звонок. В комнату влетел Костя Бережков и со всех ног бросился к Надежде Ларионовне.
– Милочка! Надюша! Как я рад, что ты меня простила! – заговорил он.
– Тише, тише… Пожалуйста, не приближайтесь. Вовсе я вас не прощала, и вы все еще под штрафом, – отстранила его Надежда Ларионовна.
– То есть как это?.. – недоумевал Костя, опустя руки.
– Очень просто: под штрафом. И до тех пор будете под штрафом, пока не явятся у меня черно-бурая ротонда и лошади. Не подходите близко, не подходите. Стойте там.
– Но ведь сейчас же у меня в лавке была твоя тетка Пелагея Никитишна и сказала, чтобы я приехал. Я прилетел на крыльях любви.
– Тетке было приказано передать вам, чтобы вы явились в театр, на сцену, но вовсе не сюда. Здесь я вас без ротонды и лошадей не желаю видеть.
– Будут лошади, будет ротонда. Пусть только все останется по-старому. Прости.
Костя сложил на груди руки и умильно взглянул на Надежду Ларионовну.
– Когда все будет, тогда и прощу, – отвечала
– Говорила, но Лизавета Николаевна не может привезти его сегодня к вам в театр, потому что они уже едут сегодня в балет. У них и билеты взяты. Лизавета Николаевна завтра привезет его. Вот оттого-то я сейчас к тебе и приехал. Прости. Я согласен. На все согласен. Прости.
– Все это вы могли бы сказать вечером в театре. Ведь вам приказано явиться в театр, а вовсе не ко мне на квартиру.
– Ангел! В театре я сегодня не могу быть. Да и зачем быть, ежели Лизавета Николаевна не привезет? Впрочем, что я!.. В театр я также прилетел бы на любовных крыльях, чтобы насладиться лицезрением твоих божественных глазок, но…
– Пожалуйста, пожалуйста, не заводите рацеи… – перебила Костю Надежда Ларионовна.
Тот умерил восторженный тон.
– В театр прискакал бы я на всех парах, но мне сегодня вечером непременно нужно быть дома, – сказал он.
– Что такое у вас стряслось?
– Дядя очень болен.
– Да ведь он и раньше был болен.
– Сегодня днем ему сделалось хуже, и вечером он поднимает к нам на дом чудотворную икону. Принесут ее из церкви и будут у нас служить дома всенощную и молебен.
Ну а при таком случае мне непременно нужно быть дома.
Надо быть на виду. Дядя поминутно может хватиться меня.
Завтра же я во что бы то ни стало буду в театре.
– Ага! Не хочется умирать старому.
– Он не поправится. Положительно не поправится. Все доктора говорили нам в один голос… То есть не ему, а нам только. Ему и до весны не дотянуть. Он даже, пожалуй, и сам знает и вот оттого-то сегодня решил поднять икону. Человек старый, богомольный, так уж само собой…
Костя не договорил.
– Странное дело, что у вас на все есть отговорки… – произнесла Надежда Ларионовна и прибавила: – Садитесь. – Простила? Ты меня простила, Надюша? Вот за это мерси! – встрепенулся Костя и снова бросился к Надежде Ларионовне.
– Не подходите, не подходите… – заговорила та. – А то я убегу в спальню и запрусь там. Сказать «садитесь» – еще не значит простить. Я уже сказала, что прощены вы будете тогда только, когда у меня явятся лошади и ротонда, – Все будет, ангел мой, помоги только денег достать.
– Вот это можно. Для этого нарочно сегодня я к Лизавете Николаевне и тетку посылала. Видите, я об вас больше забочусь, чем вы о себе.
– Мерси, душка…
– Да что «мерси»! За это вы должны бы мне еще что-нибудь подарить, ну, да уж бог с вами, только бы ротонда была хорошая.
– Поедешь со мной и сама выберешь, как денег добудем.
– Добудем! Вы даже сами и добыть-то не умеете. Ужасная вы рохля, страсть какой неспособный, неимущий, все о вас заботиться надо. Ну, садитесь же, – сказала Надежда Ларионовна.