В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова
Шрифт:
Здесь он увидел, что весь дом был на ногах. Приказчики бродили на цыпочках и шушукались. Костя даже совестился взглянуть им в глаза. Он пробрался к себе в комнату, дабы снять с себя шубу. Там его встретил старший приказчик, живший с ним в одной комнате.
– Попарились в баньке-то? – язвительно спросил он Костю.
– Не твое дело, – огрызнулся Костя.
– Это точно, что не мое. А только подите-ка, полюбуйтесь, что вы сделали с дяденькой-то! Кончаются. А всему вы причиной… Где бы старика ублажать и успокаивать, вы вон до шестого часа утра в банях паритесь.
– Оставьте, вам
Не умирать же мне вместе с ним.
– Да уж все из баньки-то нужно бы было пораньше вернуться, коли дома такой трудный больной. Ведь уж к шестому-то часу утра, поди, кожу до дыр мочалкой протереть успели, а это можно бы было сделать и в другой раз.
Костя направился в другие комнаты. Старший приказчик дернул его за рукав.
– Не показывайтесь уж дяденьке-то на глаза, не раздражайте его перед смертью, дайте ему умереть спокойно, – сказал он.
Костя покорился и отвечал уже не огрызаясь:
– Я не войду к нему, не войду… Я только из гостиной в щелочку взгляну.
Проходя через приказчицкую комнату, он остановился перед двумя приказчиками помоложе и в оправдание себя сказал:
– Ведь эдакая оказия! Ни на час никуда не можешь отлучиться, чтобы чего-нибудь не произошло. Спрашивал меня дядя?
– Да как же не спрашивать-то? Часов с одиннадцати начали спрашивать, весь вечер спрашивали, раз десять спрашивали. Ну, с этого-то с ними и случилось… – отвечали ему.
– Очень плох старик?
– Давеча совсем кончались, а теперь не знаем, как… Там у них доктор сидит. Ведь уже причащали и исповедовали.
– Знаю… Слышал…
Костя покрутил головой, досадливо почесал затылок, вернулся в кухню и выпил целый ковш холодной воды. Направляясь из кухни в гостиную, он в коридоре встретился с Настасьей Ильинишной. Глаза ее были заплаканы.
– Явилось явленное чудо! Слава тебе господи! – сказала она. – Ах вы, изверг, изверг! Полюбуйтесь, что с дяденькой-то сделали.
– Довольно. Не ваше дело, – попробовал огрызнуться Костя. – Не могу же я…
Он не договорил. Слезы подступили ему к горлу. Он отвернулся.
«Боже мой! Боже мой! Что я за несчастный человек! И здесь около старика надо быть, да и там-то около Нади надо караулить», – мелькнуло у него в голове.
– Не показывайтесь уж ему хоть теперь-то на глаза, не раздражайте его, благо он об вас забыл и сам забылся, – прибавила Настасья Ильинишна.
– Я не войду… Я только из гостиной в двери загляну… – дал ответ Костя.
На цыпочках прошел он в гостиную. Старые половицы скрипели под его ногами. Там в гостиной стояла старуха-богаделенка Ферапонтовна, проживающая в доме, и, сложа руки на груди, переминалась с ноги на ногу. Завидя Костю, она укоризненно покачала ему головой. Костя подкрался к дверям, ведущим в спальню старика-дяди, и украдкой заглянул туда. Дядя полусидел-полулежал в кресле. Опухшие его ноги были протянуты на скамейку. Глаза были полузакрыты.
Слышно было тяжелое дыхание, прерываемое хрипом. Около старика суетился молодой доктор в военном мундире нараспашку. Из комнаты пахло лекарствами и спиртами.
– Всю ночь ведь на ногах и глаз не смыкали. Часу до двенадцатого все было хорошо. Таиса Ивановна псалтырь им читали. Начали мы ложиться спать и только прикурнули – вдруг Настасья Ильинишна бежит: «Умирает, – говорит, – умирает! Бегите за священником и за доктором». На вас рассердились, что долго вас из бани нет, – ну, им и подкатило. – Да уж слышали, – махнул рукой Костя.
– А уж теперь не в укор, Константин Павлыч, а надо же рассказать. Конечно же, вы человек молодой и погулять вам хочется, но надо покуда как-нибудь сократиться и подождать их раздражать.
– Что доктор-то говорит?
– А говорит, что ежели теперь и отдышатся, то дня на два, на три – а больше их не хватит. Удушья эти должны повториться. Как только раздражение на кого-нибудь с их стороны – сейчас удушье. «На удушье, – говорит, – они и покончат». Велели охранять, не раздражать. Да ведь мы и так, кажется, уж охраняем и не только ничего не перечим, но даже и не говорим. Настасья тоже только одни успокоительные слова…
Костя молчал и думал: «Ну как тут быть? Как тут старика успокоишь, коли мне и сегодня вечером опять нужно во что бы то ни стало урваться из дома и быть около Надежды Ларионовны?»
– Вы уж сегодня в лавку-то не ходите. Побудьте дома.
Придет старик в себя и про вас спросит, так уж чтобы быть вам на месте… – продолжал старший приказчик сквозь дремоту и всхрапывая.
Костя ничего не ответил, а в голове его мелькало: «Как мне сегодня остаться дома, если днем нужно у жида эти проклятые контрабасы и скрипки закладывать! В двенадцать часов дня надо у Шлимовича быть. Поедем вместе закладывать. Он меня будет ждать. Потом нужно к извозчику, чтоб насчет лошадей помесячных для Надежды Ларионовны уговориться. Потом насчет мебели… Шлимович хотел меблировку новую для Нади сосватать… Как тут дома останешься! Ну, еще вечером туда-сюда… Вечером я кой-как просижу дома, а днем нельзя… Откладывать ничего нельзя, а то Надежда Ларионовна заключит условие с Голенастовым и уедет в Курск. Только потому и согласилась остаться, чтобы лошади и брошка бриллиантовая были сегодня… Ах да… заложивши контрабасы, надо еще брошку купить. Шлимович тоже обещал рекомендовать бриллиантщика. Нельзя, нельзя… Насчет меблировки тоже велела, чтоб немедля меблировать квартиру начали. Не могу я дома остаться, ни за что не могу. Помилуйте, что же это такое! Ведь это значит потерять Надюшу, а она для меня дороже жизни».
– Послушайте… Оставайтесь лучше вы дома, а я в лавку пойду… – обратился Костя к старшему приказчику.
Тот не слыхал. Он уже всхрапывал.
Костя умолк. Перед глазами его носилась усатая фигура толстого интендантского чиновника, мелькало рябоватое лицо Караулова, черноватая мрачная физиономия Шлимовича вылезала откуда-то, но вдруг все это сменилось розовым светом, и показалась полненькая улыбающаяся Надежда Ларионовна с красивыми бедрами в трико.
Конец ознакомительного фрагмента.