В ожидании счастливой встречи

Кокоулин Леонид Леонтьевич

И тут ударил барабан, и последние слова Фомичева потонули в грохоте. Одна за другой пары выходили танцевать в узком проходе между колоннами. Кому не хватало места, топтались около столиков.

Фомичев жестом подозвал официантку. Она, жонглируя подносом, принесла закуски и бутылки.

Подошел Федя. Он положил на край стола сверток и, отпихнув ногой стул, сел рядом с Иваном Ивановичем.

— Руки мыл?

— На, — показал Федор свои, как лопата, ладони.

— То-то.

Фомичев засмеялся.

— А я и забыл, — и, косясь на Ивана Ивановича, поднялся из-за стола.

Пока

Владимир Николаевич мыл руки, Федор попросил официантку сделать строганинки. Официантка взяла сверток и поспешила на кухню. Через несколько минут принесла блюдо.

— Перчику, соли — сами по вкусу.

Иван Иванович натряс из перечницы в солонку перца, смешал ножом перец с солью и посыпал этой смесью розовые стружки чира. — В тепле они быстро отходили, и нежные лепестки на глазах меркли.

— Ух ты! — Фомичев потер руки. — Строганина! — Свет от лампочки падал на Фомичева, и оттого он казался выше ростом и лицо его стало мягким и добрым. Он сел, поменял местами тарелки с едой, и еда стала смотреться по-новому, аппетитней.

Иван, Иванович следил за изящными движениями Фомичева и, казалось, забыл об ужине. Слова Фомичева вернули его к происходящему за столом. Иван Иванович вышиб пробку и побулькал водку в рюмки только до поясочка.

— За что? — поднял рюмку Владимир Николаевич. — А ты, Федор?

— Я лимонад.

— Лимонад так лимонад… Давайте за то, чтобы не вешать нос…

В ресторане потемнело от табачного дыма. За столами все говорили разом. Музыканты играли оглушительно.

Кто-то из танцующих двинул Фомичева под локоть, вышиб рюмку — водка пролилась ему на пиджак.

— Смокинг испортили, — чертыхнулся Владимир Николаевич и голоса своего не услышал.

Только Федя не терял, присутствия духа. За обе щеки уплетал все, что было на столе.

— Пойдемте отсюда — дышать нечем, — поднялся из-за стола Фомичев.

— Дело говоришь, — поддержал Иван Иванович.

Федор собрал в газету строганину, хлеб, крабы, поставил в карман непочатую бутылку водки.

В гостинице Федор сунул Ивану Ивановичу сверток и бутылку.

— Я только отгоню свою ласточку и тут же нарисуюсь.

Фомичев с Шустровым поднялись на свой этаж и в коридоре остановились.

— У тебя сосед, — подтолкнул Фомичев Ивана Ивановича к своему номеру. — Давай ко мне.

Фомичев достал из тумбочки тарелку с сахарным песком, серебряную ложечку.

— Вот, пожалуй, у меня все.

— Разворачивай теперь это, — Иван Иванович положил на стол газетный сверток.

— Вот уж чего не ожидал, — удивился Фомичев. — А я, признаться, еще дорогой пожалел, что такую закуску оставили. Когда ты успел, Иван?

— Тянусь вверх, но не расту, это все Федор.

— Аплодисменты! — похлопал Фомичев по плечу Шустрова и пошел мыть стаканы.

Иван Иванович ссыпал из тарелки на газету сахар, ополоснул тарелку и разложил закуску.

— Ну вот, — оглядывая стол и потирая руки, сказал довольный Иван Иванович. — Оцени.

— Неплохой натюрморт, но до «Селедок» Ван-Гога далеко.

В дверь несмело постучали.

— Ну, чего скребешься, — открыл дверь Иван Иванович.

— А я думал, вы там.

— Да

ты входи, Федя. Раздевайся, а кожух определи на вешалку.

— Пусть тут, — Федор поставил полушубок около двери.

Фомичев уже разлил по стаканам водку.

— Бери, Федя, — кивнул он на стакан. — Кончил дело — гуляй смело.

— Жаль, ружья не было, — присаживаясь к столу, сказал Федор, — куропатки там, честное слово.

— Где? — удивился Иван Иванович.

— В городе?

— Какой город, считай, окраина.

— Что бы мы стали с ними делать? Ты, Федор, с этим поосторожнее, Иван ночь спать не будет — знаешь он какой заядлый. — Фомичев поднял стакан.

— Расскажите, Иван Иванович, люблю про охоту слушать. Вы ведь с двустволкой не расстаетесь, расскажите, — Федя выпил и сразу почувствовал себя легко.

— Да какой я охотник…

— Тогда я расскажу, — с готовностью откликнулся Фомичев. И, не дожидаясь, что на это скажет Иван Иванович, спросил у Федора: — Представляешь охоту на медведя?

— Про медведей я уже слыхал, — протянул Федор.

— А про шкуру?

— Про шкуру послушаю.

— Так вот. Пристал Иван к одному охотнику, еще на Вилюе. Покажи да покажи берлогу: «Зачем тебе?» — отнекивается охотник… «Шкуру моей Катерине захотелось, — признался Иван. — У всех теперь шкуры…» Охотник сдался. «Пойдем, — говорит, — в воскресенье в тайгу на лыжах». А Иван на лыжах до этого не умел ходить. «С вертолета, — спрашивает, — нельзя?» — «Нельзя, — говорит охотник. — Со сна кого Хочешь можно напугать. Какая у пуганого шкура, не то качество».

Идут по лесу, охотник впереди, Иван сзади. «Слушай, — говорит Иван, — так шкуру я беру», — «Как получится, — отвечает охотник, — спички потянем, кому достанется». Делили, делили они шкуру — переругались.

— Ну и врать же ты, Владимир… — поерзал на стуле Иван Иванович.

— Не знаю, чем бы у них эта дележка кончилась, — не обращая внимания на реплику Ивана Ивановича, продолжал. Фомичев. — Охотник показал с горы: «Во-он видишь, Иван, берлогу. Под самым спуском дыра. Туда и правь». А шли они по северным склонам, так как на южных буграх погнало снег, и они дымили уже вовсю паром на солнце. А как известно, медведи делают берлоги всегда на северных склонах. Охотник съехал с горы, обогнул берлогу. Стоит за деревом, ожидает Ивана. А у Ивана ноги трясутся, как на вибраторе. Снял он лыжи, лег на них, оттолкнулся и с ходу в берлогу влетел… Медведь даже оторопел и говорит ему: «Забирай шубу, мне все равно пора вставать…» Пьем за охотников, — поднял стакан Фомичев.

Иван Иванович засмеялся, вставая из-за стола.

— Сходим, Федор, в буфет. Может, чего горяченького поедим. От этой закуски аппетит разгулялся.

— Пошли, — поднялся Федор.

— Идите, а я со стола уберу и спать лягу.

— Ладно, отдыхай, — разрешил Иван Иванович. Он разрумянился, глаза блестели. — Нам, молодежи, в самый раз только к девушкам.

Иван Иванович с Федором зашли в номер, оставили полушубки и поднялись в буфет. За столиками сидело несколько человек. Буфетчица в фартучке белым сердечком была так миловидна, что ноги сами понесли Ивана Ивановича к буфетной стойке.