В ожидании счастья

Холт Виктория

Глава 4. Словесная дуэль

Не вмешивайся в политику или в дела других людей. Ты не должна слишком близко к сердцу принимать их заботы. Никогда не будь раздражительной. Будь нежной, но ни в коем случае не требовательной. Если ты ласкаешь своего мужа, делай это сдержанно. Если ты проявишь нетерпение, то только ухудшишь положение.

Не вникай ни в чьи секреты и не проявляй любопытства. Мне неприятно писать об этом, но не доверяй никому, даже твоим тетушкам…

Мария Тереза — Марии Антуанетте

Я верю, что вы будете мною довольны. Вы можете быть уверены, что я всегда принесу в жертву свои личные предубеждения, если только от меня не будут требовать того, что может запятнать мою честь.

Мария Антуанетта — Марии Терезе

Шуази

Мадам, моя горячо любимая мамочка!

Я не могу выразить, насколько я тронута добротой

Вашего величества и я заверяю вас, что я еще не получала ни одного из ваших дорогих писем без слез сожаления, наполняющих мои глаза из-за того, что я разделена с такой доброй матушкой; и хотя я очень счастлива здесь, я искренне хотела бы вернуться, чтобы увидеть мою дорогую, очень дорогую семью, хотя бы на короткое время.

Мы здесь находимся со вчерашнего дня и с одного часа пополудни до одного часа ночи не можем вернуться в наши апартаменты, что мне очень не нравится. После обеда мы играли в карты до шести часов, затем смотрели представление, которое продолжалось до половины десятого; затем ужин; потом снова карты до часу ночи, иногда даже до половины второго. Только вчера король, видя, что я очень устала, милостиво отпустил меня в одиннадцать часов, к моему большому удовольствию, и я очень хорошо поспала до половины одиннадцатого.

Ваше величество очень добры, проявляя интерес даже к тому, как я обычно провожу время в Версале. Поэтому я скажу, что встаю в десять или девять утра и, помолившись после одевания, завтракаю, а затем иду к тетушкам, где обычно встречаю короля. Это продолжается до половины одиннадцатого. В одиннадцать я иду причесываться. В полдень созывается штат придворных и всякий, имеющий достаточный ранг, может прийти. Я накладываю румяна и мою руки на глазах у всех, затем мужчины уходят, дамы остаются, и я переодеваюсь у них на виду. В двенадцать происходит месса, и когда король в Версале, я иду на богослужение вместе с ним, а также с мужем тетушки; если же его нет, то я иду с господином дофином, всегда в один и тот же час. После мессы мы вместе обедаем, обед кончается к половине второго, поскольку мы оба едим быстро. Затем я иду к господину дофину. Если он занят, то я возвращаюсь в собственные апартаменты, где читаю, пишу или вышиваю мундир для короля, работа не так уж быстро движется, но я верю, что через несколько лет с Божьей помощью она будет закончена. В три я иду к тетушкам, куда в это время обычно приходит король. В четыре ко мне приходит аббат, в пять — учитель игры на клавесине или учитель пения, которые занимаются со мной до шести. Вы должны знать, что мой муж часто заходить со мной к тетушкам. От семи до девяти мы играем в карты, а когда погода хорошая, то я выхожу на прогулку, и тогда игра в карты происходит в апартаментах тетушек, а не у меня. В девять ужин; когда король отсутствует, то тетушки приходят поужинать вместе с нами; если король здесь, то после ужина мы идем к ним, и там ожидаем короля, который обычно приходит в четверть одиннадцатого; но я ложусь на софу и сплю до его прихода; когда его посещение не ожидается, в одиннадцать мы идем спать. Так я провожу свой день. Я умоляю, моя дорогая матушка, простить меня, если это письмо получилось слишком длинным, но мне доставляет большое наслаждение поддерживать подобным образом связь с Вашим величеством. Я также прошу прощения за это несколько неряшливо написанное письмо, я была вынуждена писать его, скрываясь в своей туалетной комнате, так как постоянные посетители отнимают слишком много времени; и если я не ответила точно на все вопросы, я полагаю, что Ваше величество простит меня хотя бы за то, что я послушно сожгла Ваше письмо. Я вынуждена заканчивать, так как должна одеться и пойти с королем к мессе. Остаюсь, Ваше величество, самой послушной Вашей дочерью.

Мария Антуанетта

Это письмо, которое я писала из Шуази, одного из королевских дворцов, который мы иногда посещали, дает представление об однообразии моих дней в то время. Я думала, что жизнь во Франции будет прелестной, полной новизны, но обнаружила, что она еще более уныла, чем в Шенбрунне.

Во время этих первых месяцев моей жизни при французском дворе я часто тосковала по дому и моей матушке; когда я получала ее письма, я дрожала от нетерпения поскорее узнать их содержание. Я не догадывалась тогда, до какой степени Мерси следил за мельчайшими подробностями моей жизни. Он всегда казался суровым старым государственным деятелем, и я не могла подумать — , что он будет интересоваться тем, что одела молодая девушка или сколько раз она смеялась с каким-либо слугой. Вот какой я была глупенькой. Я недалеко еще ушла от ребенка, бегавшего по паркам Шенбрунна со своими собаками; я была слишком мало искушена

в тонкостях придворной жизни, не понимая тогда, к моему несчастию, что дофина Франции, которая однажды станет королевой, не просто девушка или женщина, а определенный символ. От ее действий могут зависеть война или мир, ее глупости могут заставить задрожать трон. Когда я писала матушке, спрашивая ее, откуда она знает так много о моих самых незначительных проступках, она отвечала, что «маленькая птичка рассказала мне», и никогда не упоминала, что этой маленькой птичкой был Мерси. Конечно, об этом мне следовало бы догадаться. Но, по крайней мере, Мерси был мой друг, хотя и несколько неприятный, и я должна быть благодарна ему.

В течение этого времени произошло одно значительное событие, которое омрачило мою жизнь, необычные отношения между мной и моим мужем. Я знала, что каждый находящийся при дворе говорил об этом: некоторые — с полной серьезностью, но большинство — с удивлением и хихиканьем. Прованс, которого я никогда не любила, хотя его поведение было чрезвычайно корректным, был доволен. Я знала, что он, хотя и не был самым старшим, все же полагал — и многие соглашались с ним, — что был бы лучшим дофином, чем мой муж Людовик. Артуа был веселым и забавным, весьма любил пофлиртовать и постоянно глазел на меня с томным выражением, за которым проскальзывали дурные намерения. Мерси постоянно делал намеки, что я должна опасаться Артуа. Затем еще были тетушки, высказывавшие сотни предположений, всегда пытаясь выяснить, что происходит между Бедным Бэри и мной.

Но когда моя мама написала, что, возможно, лучше оставить все как есть, поскольку мы «оба так молоды», я почувствовала, что могу позабыть на какое-то время о всех этих трудностях и попытаться наслаждаться жизнью.

Один человек при дворе был мне другом — это герцог де Шуазель. Он страстно стремился к тому, чтобы мой брак увенчался успехом, поскольку именно он организовал его. К моему несчастью, я приехала во Францию, когда его влияние пошло на закат, а ведь он мог бы оказаться таким же полезным для меня, как Мерси, и даже более влиятельным, поскольку являлся главным министром короля. Он был довольно некрасивым мужчиной, но имел обаятельную внешность; он обладал особой обворожительностью и понравился мне с первого взгляда. Моя мама говорила, что я могу доверять ему, поскольку он друг Австрии, и это сближало нас. Но он оказался в опале. Мадмуазель Жене рассказала мне, что он установил дружеские отношения с мадам де Помпадур к их взаимной выгоде, но недооценил влияние мадам Дюбарри, и это стало одной из причин, почему он впал в немилость.

Хотя я сначала нашла мадам Дюбарри очаровательной, теперь я испытывала к ней отвращение, поскольку король разрешил ей присутствовать на нашем первом обеде в интимном кругу, а по словам Мерси, это было оскорблением для меня. Я написала матушке: «Она глупая и наглая женщина», полагая, что зная ее положение при дворе, моя матушка будет считать мое отношение к этой женщине правильным.

«Не вмешивайся в политику или в дела других людей», — таков был ее ответ, но я не поняла, что это касается мадам Дюбарри, и, подобно другим многим важным вопросам, этот совет вылетел у меня из головы. Я не хотела вмешиваться в политику. Я хотела наслаждаться жизнью. Я хотела видеть Париж, но мне не разрешали этого до тех пор, пока я не нанесу официальный визит, а это был вопрос, подлежащий рассмотрению со всех сторон, прежде чем его претворять в жизнь.

— Этикет! — тяжело вздыхала я. — По крайней мере, — заявила я Мерси, — мне могли бы доставить из Вены двух моих собачек.

— У вас уже есть две собаки, — отвечал он непреклонно.

— Да, я знаю, но я люблю тех, и они будут тосковать обо мне в Вене. Я знаю, маленький мопс будет. Пожалуйста, попросите прислать его.

Он хотел ответить отказом, но не мог слишком резко возражать против моих желаний. У меня было четыре собаки. Когда венские прибыли и мне не запретили с ними возиться, то мне захотелось завести еще больше, хотя Мерси намекал на их неопрятное поведение, к которому будут неприязненно относиться в изысканных покоях Версаля.

Во время этих первых недель герцог Шуазель часто посещал меня и тоже объяснял, как я должна вести себя по отношению к королю.

— Будьте серьезной и естественной, — заявил он, — но не слишком ребячливой, хотя Его величество не ожидает от вас знаний политики.

Я ответила, что рада этому, и рассказала ему о моей неприязни к мадам Дюбарри.

— Я не могу слышать ее глупую шепелявость, а она, кажется, считает себя самой важной дамой при дворе. Я всегда при встрече смотрю сквозь нее, как будто ее вообще не существует. И все же она всегда с надеждой глядит на меня, словно умоляя заговорить с ней.