В память о тебе

Калотай Дафна

— Когда мы вернулись, в доме не осталось ни единой картины. Какие это были чудесные картины! Я помню, как мысленно путешествовала по ним, подобно тому как человек входит в лес по тропинке, — с горестным видом как-то заявила Мадам. — Дома хозяйничали варвары. В вестибюле стояли грязные сапоги. Какая грубость и мерзость! Их вонь, казалось, проникала сквозь стены. Мужичье никогда не мылось. Такие же и наши армяне. Воры!

Высказавшись, свекровь снова начинала пересчитывать столовое серебро.

Горькая правда заключалась в том, что Нинина мама тоже хранила посуду в комнате. Она не оставляла в ванной даже твердый, весь покрытый темными трещинами обмылок, боясь,

что другие жильцы воспользуются им. Поведение Мадам лишь немногим отличалось от обычного крохоборства: свое мыло, своя соль, свой керосин… Даже Нина чувствовала легкое недоверие к соседям. Единственной разницей было то, что Мадам жаловалась громко, не таясь, как Нинина покойная бабушка, последняя из своего сословия.

— Твоя мама выходит на улицу? — однажды спросила Нина у Виктора.

Она жила здесь уже три месяца и до сих пор не могла понять, насколько «тайным» является происхождение ее мужа, что можно говорить, а что нельзя. Виктор не особенно откровенничал о матери при посторонних, но в то же время прямо ничего Нине не запрещал и не беспокоился о том, что Дарья выдаст их тайну. Возможно, литературный успех обезопасил его от доноса. В конце концов, родителей не выбирают.

— Раньше я, бывало, выводил ее на улицу, но каждый раз мама расстраивалась. Ей не нравится мир таким, каким он стал, — ответил Виктор. — Мама часто говорит об утраченной основе мира. Так она выражается. Ее шокируют пьяные на улицах, грубость, плохие манеры… Это, конечно, следствие воспитания. Никто не относится к ней с должным почтением.

Нине казалось, что она начинает кое-что понимать. Выросшая в частном домовладении, мать Виктора знала иностранные языки, путешествовала за границей, умела играть на музыкальных инструментах. Неудивительно, что она так привязана к своему титулу, происхождению, старомодным платьям из шелка и кружев. В чем-то она была похожа на демобилизовавшихся солдат, которые (хотя с момента окончания войны прошло уже три года) каждое воскресенье надевают военную форму и демонстрируют свои награды окружающим. Они хотят напомнить — и прежде всего себе, — кем были когда-то.

Лот № 34

Хромированные диопсидовые серьги-гвоздики.Камни округлой огранки в 1 карат, 5x5 мм. Оправы и гвоздики из желтого золота, проба — 14 каратов. Чистота — VVS. Цена — $ 800—1.000.

Глава седьмая

Около шести вечера Эвелина просунула голову, увенчанную пышной копной светлых волос, в приоткрытую дверь его кабинета.

— Я сейчас почищу перышки, и пойдем.

— Я могу идти в любой момент… лишь бы ты освободилась…

Все сотрудники кафедры иностранных языков уже разошлись, а Солодин задержался и даже проверил три контрольные работы студентов-дипломников. Он не горел желанием провести сегодняшний вечер в одиночестве. Еще утром, встав с постели, Григорий почувствовал настойчивую потребность бежать из дома. Он больше не осмеливался слушать радио, боясь, что какая-нибудь песня отзовется болью в его душе. Особенно болезненную реакцию вызывали звучащие в эфире поздравления. Он скучал по скрипу двери, когда Кристина возвращалась вечером с работы. Ему не хватало бесконечных телефонных звонков, записанных на автоответчик. У Кристины было столько друзей! Барбара извещала о смерти ее старого мопса Боуи. Амелия сообщала, что приезжает на следующей неделе в Бостон и хочет пропустить стаканчик с Кристиной в «Фэрмаунте»… Он скучал по «книжному клубу» жены, собиравшемуся в гостиной их дома. Григорий завидовал непринужденности

их смеха, удивлялся тому, как беззаботно гостьи выбалтывали за сырными сэндвичами и бутылочкой охлажденного белого вина секреты личной жизни. Ему хотелось снова подняться с Кристиной наверх, в порыве страсти сорвать с нее одежду и заняться любовью, которую Григорий считал одной из привилегий семейной жизни.

Конечно, была и другая сторона совместной жизни, в существовании которой он отдавал себе отчет. Иногда они ссорились по пустякам, раздражались из-за необходимости сосуществовать в общем жизненном пространстве, говорили друг другу злые и обидные вещи, которые оставляли неприятный осадок даже после примирения. Впрочем, все эти ссоры и скандалы, без которых невозможен ни один брак, сами по себе являлись связующим звеном, цементирующей силой, которая не давала им охладеть друг к другу. Как бы сильно они друг другу ни надоедали, их взаимная любовь — возможно, и ослабев, — продолжала оставаться любовью…

— Пора, док! Я уже закончила.

Оторвавшись от чтения, Григорий взглянул на нее. На Эвелине был длинный блестящий кожаный плащ, на ногах сапоги на высоких каблуках, вокруг шеи повязан шерстяной шарф с кисточками.

— Ты выглядишь очень элегантно, — сказал он, застегивая пальто.

Вместе они пошли на остановку.

Эвелина предложила пойти в тайский ресторанчик возле театра «Вонг». Григорию есть не хотелось, но он подумал, что аппетит еще может прийти. С Эвелиной ему всегда было хорошо. Она отличалась остроумием и добродушием, не боялась показаться смешной и могла свободно говорить о Кристине, с которой была знакома. Поначалу Григорий относился к Эвелине как к другу, но в последнее время начал замечать, что она выказывает явные признаки заинтересованности в развитии их отношений. При расставании она проявляла явное разочарование от того, что Григорий не идет на большее. Сначала он думал, что это ему кажется, но теперь был уверен в своих подозрениях.

Эвелина… Изящная и симпатичная. Не замужем, что просто уму непостижимо. Шикарные белокурые волосы, открытая улыбка и около тридцати пар туфель и сапог на высоких каблуках.

Сегодня утром, торопливо одеваясь перед уходом из дома, Григорий принял решение «капитулировать» перед Эвелиной. Он даже надел свою лучшую рубашку с запонками, подаренную когда-то Кристиной. Сплошной шик! Раньше он надевал ее только по особым случаям. Возможно, и сегодняшний вечер окажется особенным.

Эта мысль заставила Григория нервничать, и он машинально начал поправлять манжеты. В отличие от него Эвелина выглядела счастливой и раскованной. Официантка приняла заказ, и Григорий немного расслабился.

— Красивые запонки, — сказала Эвелина.

— Отцовские.

Его отец был геологом и много времени проводил в экспедициях, где запонки, понятное дело, не поносишь. Погруженный в бездеятельное созерцание, молчаливый человек, постоянно приглаживающий непослушные вихры волос, словно в этом занятии заключался великий смысл. Он выходил из себя и, схватившись за голову, начинал орать на маленького Григория, если тот задавал касающиеся математики вопросы, которые папа Федор считал элементарными. Только покинув Россию и подружившись с норвежскими мальчиками, Григорий понял, что поведение отца не является чем-то общепринятым: не все отцы кричат на своих детей. Когда они жили в Ларвике, его друг ужасно испугался, увидев, как Федор орет на сына на непонятном русском языке. В тот день они просто обсуждали газетную публикацию. После этого случая Григорий понял, что не у всех принято спорить на повышенных тонах.