В память о тебе

Калотай Дафна

— Я бывала в их комнате, — продолжала между тем Мадам. — Там полно нашей мебели. Большое зеркало, например. Его подарил маме мой папа. Ничего не осталось. Даже пианино украли.

Нина не знала, что и ответить.

— А вы играете… играли раньше на пианино?

Мадам наклонила голову, и Виктор повторил Нинин вопрос, но уже громче.

— Говорили, что из меня может получиться профессиональная пианистка, — заявила пожилая женщина. — Но настоящим талантом была моя сестра Соня. Она пела как соловей.

Думаю, поэтому люди считали, что я хорошо музицирую. Их сбивал с толку прекрасный Сонин голос.

Из комнаты за перегородкой раздался пронзительный птичий крик.

— У Лолы тоже хороший голос.

— А что это за птица? — поинтересовалась Нина.

— Вреднюга, — пошутил Виктор.

— Попугай ара из Южной Америки, — сообщила Мадам. — Подарок мужа.

Нина удивилась.

— Она, должно быть, очень старая.

— Тридцать два года, — с улыбкой сказал Виктор. — Старше меня. Все еще пользуется юлианским календарем, как моя дорогая мамочка. Не спрашивай меня, каким чудом Лола выжила.

— У этих попугаев продолжительность жизни — семьдесят лет, — гордо заявила Мадам.

Нина взглянула на Виктора, ожидая знака, как себя вести. Он не покачал головой, значит, это правда. Семьдесят лет. Немногие люди живут так долго.

— У нее хорошая родословная, — продолжала старуха, — как у меня.

В ее тоне чувствовалось недовольство Нининой худородностью. Ладно, Виктор уже объяснил ей, что матери трудно свыкнуться с произошедшими переменами.

— Даря Лолу, супруг сказал, что она всегда будет рядом со мной.

— В таком случае тебе придется дожить до ста десяти лет, — сказал Виктор.

— Я не умру, пока не увижу внуков. Мой дедушка любил повторять, что не оставит этот мир, пока не увидит своего внука.

Виктор ел пирожное и, казалось, не обращал на слова матери никакого внимания.

— Пришел Григорий Солодин, — сказала Елена, секретарь, как только Дрю переступила порог приемной. — В ожидании твоего прихода он осматривает галерею. Позвать?

— Дай мне минутку отдышаться, а потом зови.

В кабинете она потерла кончики пальцев и шевелила пальцами ног до тех пор, пока не согрелась.

Легкий стук в стену возле распахнутой настежь двери.

— Мисс Брукс! Надеюсь, я вам не помешал?

— Я только что с перерыва. Садитесь.

Несмотря на высокий рост и ширину плеч, Григорий Солодин вошел в кабинет как-то неуверенно, словно стесняясь чего-то. Красивое, располагающее лицо. От него пахло табачным дымом, не воняло, а именно пахло. Легкий, сладковатый табачный аромат.

— Я проходил мимо, — садясь на стул, несколько неуклюже объяснил он, — и решил заглянуть. Хотелось бы знать, как продвигаются дела с определением аутентичности янтаря.

— Лаборатория

запаздывает, — чувствуя неловкость из-за еще одной неоправданной задержки, сказала Дрю, — но волноваться нет причины. Результаты станут известны к концу недели. Это простая формальность.

Ее слова явно не успокоили Солодина.

— Это хорошо, что вы зашли, — продолжила Дрю. — Я как раз работаю над дополнениями и хотела бы с вами переговорить.

— Над дополнениями?

— Ну, это скорее сопроводительная брошюра, которая раздается участникам во время обеда, который дается перед началом аукциона. Она дополняет фотографии и описания драгоценностей, которые печатаются в каталоге. Для крупных аукционов мы иногда составляем брошюрки с менее официальной информацией, что-нибудь интересное, развлекательное, любопытное… Я напишу о янтарных украшениях в целом, но если у вас есть дополнительная информация о кулоне, буду очень рада.

Солодин уставился в пол, и Дрю поняла, что сказала лишнее.

— Я уже попросила Нину Ревскую вспомнить все о людях, даривших ей драгоценности, и о нарядах, которые она носила с тем или иным украшением. Пусть расскажет, при каких обстоятельствах были куплены или подарены ее драгоценности. Большего не надо.

— Удачи, — сухо пожелал Солодин.

— Любые сведения могут оказаться небезынтересными, — борясь с самолюбием, продолжала Дрю. — Я и вас прошу сообщить все, что вы знаете о кулоне, даже самые пустяковые сведения. Аукцион вызвал настоящий ажиотаж. Мне бы хотелось «одухотворить» каждую драгоценность, сделать неповторимой, особенной для потенциального покупателя.

Лицо Григория Солодина оставалось неестественно безучастным.

— Нет никакого риска, что ваша анонимность будет нарушена, — заверила его Дрю. — Я буду писать о кулоне. Ни строчки о вас. Неплохо было бы сфотографировать коробочку, в которой куплен кулон, или раздобыть открытку, которую обычно прилагали к подарку.

Солодин слегка кивнул головой. Его губы были плотно сжаты.

— Понятно, — наконец сказал он и тут же сменил тему разговора. — А такие брошюры часто составляют?

— Если аукцион обещает привлечь к себе повышенное внимание, то да. Вы когда-нибудь присутствовали на аукционе, организованном «Беллером»?

— Нет. Я только раз был на аукционе в Беркшире. Моей жене нравились восточные ковры. Там есть место, где продают с аукциона вполне приличные и недорогие ковры.

Его лицо стало печальным. Дрю не могла определить, то ли он в разводе, то ли овдовел. Что бы ни случилось с его браком, Солодин, судя по всему, привык, говоря о жене, употреблять прошедшее время. Сколько ему лет? В его словах сквозила определенная мудрость, которую люди привыкли ассоциировать с прожитыми годами.