В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
Контрольный редактор поморщился, медленно провел ладонью по крепкой веснушчатой лысине.
— Слушай, Коля, разве нельзя как-нибудь по-другому? Чтобы по-нашему. Разрабатываем, понимаешь, структуру управления, дело внутреннее, большой государственной важности…
— Так ведь шрифт латинский.
— Ну и что? Ты подумай, Коля.
Оператор как-то криво улыбнулся, пожал плечами, а тем временем стрекотавшая на столе пишущая машинка — последнее звено, связывающее ШМОТ-2 с внешним миром, — вдруг
— Николай! — позвал Борис Сидорович.
— Минуту.
— Ничего не понимаю! Что это?
Орленко мельком взглянул на выползающий из-под валика текст.
— Работает нормально.
— А здесь? — зло ткнул скрюченным подагрой пальцем Княгинин. — Что это такое?
— «Все вещество есть прах предков. Похороните тело после полуночи», — вслух прочитал Николай.
— Теперь тут.
В нетерпении Борис Сидорович стучал большим прокуренным ногтем по светокопии, хранящей свежие неряшливые следы холостяцкой трапезы.
— Какое, скажите на милость, отношение имеют чьи-то похороны к химическим реакциям, связанным… связанным…
От возмущения Борис Сидорович утратил дар речи. Орленко нажал клавишу сброса. Световой пунктир пробежал по каскаду лампочек, и машина снова вошла в рабочий режим.
— Сейчас же, немедленно уберите эту гадость.
— Вы просили выключить интерапторные вводы. Я выключил. Что еще?
— Ваша техника меня совершенно не интересует. Перевод должен быть идентичным, и я требую… слышите?.. требую… чтобы все эти ваши штучки…
— Они не мои, — с достоинством возразил Орленко. — Мое дело — следить за техническим состоянием машины, а ее идеологией занимаетесь вы.
— Я? Идеологией?! — задохнулся Борис Сидорович.
— Ну, может, не вы лично…
— Что такое? — вмешался контрольный редактор.
— Вот, полюбуйтесь. Полюбуйтесь! — уже отчаянно кашлял Борис Сидорович, потрясая седой гривой. — Похороните… тело… после… полуночи… — выдавил он наконец из себя между приступами удушья.
— А почему после? — не на шутку встревожился контрольный редактор. — Кто работал над идеологией программы?
— В последний раз… категорически… настоятельно прошу избавить… убрать от меня эту дребедень… Кха! Кха! Кха!..
— Я же отключил интерапторные вводы, — оправдывался Орленко. — Видно, случайно проскочило, Борис Сидорович.
— Случайность? Возмутительно!
— Чья это просьба?
— Что?
— Чья просьба? — повторил свой вопрос Никодим Агрикалчевич с металлической ноткой в голосе. — И чтобы обязательно после полуночи?
Не принимавший до сих пор участия в разговоре Иван Федорович оторвался от своего отчета, легко оттолкнулся носком сандалии от пола и медленно закружил вместе с креслом.
— Кого, собственно, собираются хоронить?
— Похороните
— Из «Леноры»?
Глаза контрольного редактора, устремленные теперь на Тютчина, подозрительно сузились. Глубокая морщина сверху вниз перерезала высокий лоб.
— Из «Леноры». Да-да. Ну конечно!..
Кресло пошло на второй круг.
— Так это вы! — бросился на него Княгинин.
— Честное слово, нет. Ну что вы, Борис Сидорович… — беззлобно рассмеялся Иван Федорович. — Просто мне показалось, что Никодим Агрикалчевич только что процитировал Бюргерову «Ленору».
— Значит, Сумм, — мрачно и как-то совсем уж безнадежно заключил Борис Сидорович.
— Вы не допускаете, что это она сама?
— Кто? Машина?
— Не зря же столько лет ее обучали.
— Сейчас проверим, — с готовностью отозвался Орленко. — Денис! Прозвони вводы, я обесточу.
— Хорошо… Фу-ты, опять чем-то пахнет.
— От химиков тянет.
— Что-то у них снова стряслось.
— Да этот рыжий парень из степановской лаборатории. Включи контроль.
— Готово… Это который?
— Его, кажется, собирались перевести в наш отдел.
— Так что случилось?
— Подержи-ка…
— Давай, держу.
— Включил десятый?
— Включил.
— Третий…
— Есть.
— Который час?
— Без пяти двенадцать…
— После полуночи, после полуночи, — как одержимый повторял Никодим Агрикалчевич, словно пытаясь вспомнить нечто очень для него теперь важное. — Как, вы сказали, его фамилия?
— Бюргер.
— Бюргер. Бюргер… — точно припомнил наконец он. — То-то и оно что Бюргер…
Тем временем Иван Федорович, настроенный самым благодушным образом, продолжал уговаривать Бориса Сидоровича успокоиться, не обращать внимания на всякие досадные мелочи, а тот на это только отвечал:
— Стар я уже, мой милый, в такие игры играть.
Из-под валика выползало:
АСКОЛЬДОВА МОГИЛА
ПЕСОК СКОРО УТЕЧЕТ
ПОХОРОНИТЕ ТЕЛО ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
— Сейчас закончим, — донесся голос Орленко.
Машину словно заело. С каким-то неистовым ожесточением она печатала одно и то же:
ПЕСОК СКОРО УТЕЧЕТ
ПОХОРОНИТЕ ТЕЛО ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ
АСКОЛЬДОВА МОГИЛА
Вдруг все лампы, освещавшие зал, разом мигнули, свет померк и смутные болотные огоньки заметались вдоль приборных щитов и досок, точно охваченные лихорадкой.
— Вот и двенадцать. Минута в минуту.
— Хоть часы проверяй.
Денис выпрямился, потер затекшую поясницу.
— Включай.
— Пусть сначала перейдут на ночной режим.
— Что-то закопались мы…
Из двери напротив сильно задуло.