В парализованном свете. 1979—1984

Русов Александр Евгеньевич

Ты сказал ей, что куда-то торопишься, вернулся домой, повалился на кровать и сразу уснул.

Во сне ты видел Индиру. Это был каменный сфинкс, стоящий посреди пустыни. Еще больше, чем в жизни, на себя не похожая, тем не менее это была она — загадочное существо с телом львицы и человеческой головой. Ее лоб прикрывала косая челка. Под прямым и крупным, явно Индириным носом обозначились пышные усы. Щеки же были изрыты мелкими конопатинами. Огромные серые глаза, не мигая, смотрели на тебя в упор. Словно напружиненные перед прыжком и одновременно совершенно расслабленные широкие лапы оставались недвижны. Ты стоял, зачарованный ее застывшей позой, пока боковым зрением не увидел, что со всех сторон необъятной пустыни к сфинксу стекаются люди.

Обозримое до самого горизонта пространство постепенно заполнялось мелкими фигурками, отчетливо различимыми на фоне песка и выгоревшего, почти бесцветного неба. Люди подходили, падали ниц, бормотали молитвы, каждый на своем наречии — белые, черные, желтые, одетые в причудливые одежды странники, по-разному выражающие свою любовь, страх и почтение. Однако Индира смотрела только на тебя, а остальных словно не замечала. Тебе одному задала она коварный вопрос. Предстояло правильно на него ответить, чтобы остаться в живых. За что ты любишь меня? — спросила Индира, но ты словно онемел. Ты не знал, что ответить. Тотчас несколько богомольцев вскочили с земли, отряхнули песок с коленей, быстро построились. В руках у них оказались ружья. По молчаливой команде сфинкса они вскинули их, начали целить в тебя, и вот прозвучало: пли! Раздался залп. Ты увидел только огненные сполохи, разом вырвавшиеся из длинных стволов, а выстрелов не услышал, возможно, потому, что уже был убит. Ты пошатнулся, но остался стоять. На белой рубашке, купленной Мамой по случаю выпускного вечера, выступили, расплываясь, красные пятна. Что это было: кровь? клюквенный сок? Ведь стреляли со слишком близкого расстояния, и промахнуться было невозможно. Но тут ты вспомнил Овода, который тоже не упал после первого залпа. Вновь раздалась команда: целься! Ты поднял правую руку, зажав кулак. Ты крикнул: «Да здравствует Индира!» И снова грянул залп, который ты опять не услышал. И так продолжалось без конца. Ты стоял, обливаясь кровью, и кричал из последних сил: «Да здравствует Индира Великолепная!» — пока не проснулся, весь мокрый, как мышь, и такой слабый, будто из тебя и в самом деле выпустили всю кровь.

В тот день ты походил на сумасшедшего.

Наверное. Почему-то оказался в Измайлове. Перед глазами все кружилось в неостановимом вихре: покосившиеся заборы Ермолаевки, гранитный парапет набережной, школьный двор. И все лица, лица, лица… Ничего не видел, не слышал. Ноги сами привели к тому поваленному дереву, возле которого когда-то родились слова, прозвучавшие как клятва. А земля ходила ходуном — как при землетрясении…

Тогда и было землетрясение. Ты разве не помнишь, дружище? Одно из первых московских землетрясений, во время которого заколебался построенный неопытным восьмиклассником языческий храм, неизвестно на чем так долго державшийся. Постройка заколебалась и рухнула, погребая под своими обломками священное изображение идола.

Но скажи, почему так невыносимо расставание?

Да у тебя, приятель, самый настоящий «собачий комплекс», постоянная нужда в Хозяине.

Собачий?

Ну, если хочешь, комплекс собачьей тоски. Так понятнее?

Я плохо соображал тогда. Какие-то острые осколки кромсали нутро, будто я и впрямь был сторожевой собакой, которой скормили мясо, начиненное битым стеклом.

И в твоих потускневших глазах отразился перевернутый мир, как у того петуха, которого несла за желтые, чешуйчатые лапы молодая дачница, идущая по перрону подмосковной железнодорожной станции Тучково.

Все-таки я чувствовал себя, скорее, собакой. Кругом был Измайловский парк, кругом был Измайловский лес, пели птицы, светило солнце. И тут я верхним чутьем уловил, учуял запах весны.

Весна в конце августа?

Такой теплой, душистой свежестью пахнуло. Я стоял у поваленного дерева, словно перед свежезасыпанной могилой, и все повторял про себя: «Прощай, Индира».

ПРОЩАЙ НАВСЕГДА!..

Но

только года через полтора мы снова встретились.

Снова?

Да. И все началось сначала…

1984

notes

Примечания

1

Я брел по поселку. Пылало лицо.

Родины ветер коснулся его.

Взгляд упал на дорогу — и что я увидел?

Дерьмо отечества моего (нем.).

2

Может быть, и об этом когда-нибудь будет приятно вспомнить (лат.).

3

Королевский выстрел (франц.).

4

«Вслед корабельщиков крик прозвучал и скрипенье веревок» (лат.). Из Вергилия.

5

Каждый должен идти на мельницу со своим мешком… Кто первый пришел, тот и мелет (голл.). …О боже, сколь внезапно Фортуна, вращаясь, все перемалывает стремительным колесом!

6

Алчность — корень всех зол (лат.).

7

Раннее слабоумие (лат.).

8

Нет, я совершенно его не пью… Это, знаете ли, ужасно для печени… Говорят, что и для желудка тоже… (итал.).

9

Вот! (итал.)

10

Грубое ругательство (итал.).

11

См. предыдущее примечание.

12

В любовном экстазе (итал.).

13

Проклятая судьба! (Итал.).

14

С точки зрения вечности… (лат.).

15

Строжайше запрещено (нем.).

16

По всем правилам искусства (лат.).

17

К праотцам (лат.).

18

С общего согласия (лат.).

19

От души (лат.).

20