В Париж на выходные
Шрифт:
Наступил октябрь, и мы с Ритой — уже оба — пару раз съездили в Лес (так прозвали новую штаб-квартиру внешней разведки, построенную за кольцевой дорогой). Разговоры пока шли обтекаемо: мы понимали, что нас хотят, и думали, хотим ли мы, а там, видимо, считали, что мы подходим, но не были уверены, справимся ли. Но потом наступил момент, когда нам предложили принять решение.
Рита уже была беременна, ее постоянно тошнило. Мы с ней жили в одной из комнат нашей квартиры на Богдана Хмельницкого, где слышимость была такая, что для серьезных разговоров мы выходили на улицу. На те же Чистые пруды. Так что для меня
К тому времени мы с Ритой уже много проговорили всего и про режим, и про реальный социализм, Прагу 68 года, «Доктора Живаго» и Солженицына. Предложение Конторы переселиться за границу в качестве нелегалов означало, в какой-то степени, освобождение от всего этого. Но одновременно и переход на сторону людей с одинаковыми старыми лицами, чьи фотографии носили на демонстрациях и вывешивали на общественных зданиях. Так что, отказываясь от предложения, мы соглашались продолжать несложную, достаточно безбедную, но монотонную серую жизнь, которую своим отказом мы могли еще и подпортить. Согласившись, мы отказывались от себя или шли на компромисс. По сути дела, это был выбор между тем, чтобы быть честными по отношению к Конторе и к режиму или быть честными по отношению к себе. Положение было безвыходным.
Рита была умнее меня — хотя она так не считала.
— Забудь про то, о чем мы думали и говорили до сих пор, — сказала она, когда мы вышли к пруду. — Просто спроси свое сердце…
Рита фыркнула — это прозвучало пафосно, но всё же повторила:
— Спроси свое сердце — не голову, только сердце. Абстрактно — независимо от того, что там придется делать. Ты хочешь уехать или ты хочешь остаться здесь?
— Я хочу…
Я всё равно задумался. Сердцу тоже были нужны слова.
— Я хочу оттолкнуться от этого берега, а там — куда вынесет!
Рита кивнула и отбросила волосы с плеч на спину:
— Тогда мы должны придумать, как, несмотря ни на что, нам оставаться порядочными людьми. Из любой ситуации есть достойный выход. Мы должны его найти!
— Для начала давай договоримся, чего мы не будем делать, — развил ее мысль я. Мне нужно было только дать правильное направление, дальше я уже тоже соображал. — Мы не будем предавать себя.
— Именно. Мы не сделаем ничего, что идет вразрез с нашими представлениями о добре и зле, как бы этого ни хотела Контора.
Рита первая стала говорить «Контора». Отец говорил «моя работа»: «На моей работе хотят…», «На моей работе это не понравится»… Семен Маркович говорил «Служба». Мы с Ритой говорили «Контора»: она сама по себе, мы сами по себе.
— Из-за нас никто не умрет, и мы будем стараться, чтобы никто не попал в тюрьму, — продолжала Рита. — Мы не сделаем ничего, что принесет зло другим ради выгоды этих людей в Кремле. Мы будем делать только то, что будет хорошо для всех.
— Коммунизм неизбежен, — процитировал я ходячую шутку. — Но ты уверена, что это хорошо для всех?
— Мы не будем ничего делать только для этого. Есть вечная Россия и ее интересы. Через двести лет кому будет важно, во имя чего в середине XX века укреплялось государство? Была Российская империя, потом СССР, потом, может быть, будет еще что-то совсем другое. Ведь правда, если бы не разведка, у нас не было бы атомной бомбы. Были бы мы слабее, Америка
— Точно! — я понял, что это снимало все противоречия. — Мы будем действовать в интересах вечной России, как часть поколения, которое унаследовало на время ее судьбу. И это должно быть в интересах всех.
Рита, шагавшая рядом с кислым лицом — ее всё время тошнило, — вдруг расхохоталась.
— Мы с тобой, как Герцен и Огарев.
Мы обнялись, смеясь. Мы понимали, что были наивны, но даже не предполагали, в какой степени.
8
Следующие почти полтора года мы прожили в подмосковной Балашихе, в большой двухэтажной даче за глухим зеленым забором. Дача примыкала к территории Лесной школы, где учились разведчики, которые должны были работать под прикрытием. Мы иногда ходили туда на занятия в разные спецкабинеты и пользовались их библиотекой, но в принципе нас старались не светить. И я, и Рита готовились на равных, и в нашей группе вначале был еще только один человек. Это был наш сверстник по имени Лешка Кудинов, который просил звать его на французский манер Алекси. Странный человек для Конторы — эстет, денди и лоботряс, но очень обаятельный и способный.
Потом к нам присоединился Ромка Ляхов. Еще более странный — большой, некрасивый, с высоким голосом кастрата. Хотя он потом женился… Ну, не знаю. Эта особенность его натуры меня не касалась и никогда не интересовала. Ромка был, как сейчас бы сказали, ходячим компьютером. Он не только помнил всё, что когда-нибудь прочел, но и очень умело манипулировал этими данными. У меня самого аналитические способности средние, но достаточные для того, чтобы понять, кто чего стоит. Так вот, как аналитик из людей, которых я знаю, Ромка был на голову выше всех. Кроме, разумеется, Эсквайра, но подстать ему. Ляхова даже много раз пытались сманить в Аналитическое управление, но он не соглашался. Ромка тоже хотел уехать: подальше и на подольше.
В сущности, ближе Лешки и Ромки у меня друзей и не было. Странно, мы провели вместе полтора года, а с Ромкой и того меньше — год. Но то ли оттого, что мы жили коммуной, то ли потому что на нас уже падала тень от опасностей, которые нас ожидали в будущем, мы чувствовали себя частью целого. Не случайно же говорят, пошел бы я с тем или другим в разведку или нет!
Нас и вправду судьба сводила потом по работе: с Лешкой мы участвовали в общей операции в Лондоне, а с Ромкой — в Германии. Потом, уже после смерти Риты. Но действия в боевой обстановке к нашему взаимному доверию ничего нового не добавили: мы уже всё знали друг о друге со времен Балашихи.
Лешка, которого забросили на оседание в Лондон, во время той злополучной операции засыпался. С тех пор он работает в Лесу, время от времени выезжая за границу на разовые операции под прикрытием, то есть уже с российским паспортом, хотя и на чужое имя. Так что мы с ним видимся где-то раз в год то в Москве, то в самых неожиданных местах. А Ромка, внедренный под видом еврейского эмигранта в Германию, вышел в отставку и перебрался в Израиль. Это темная история. В Конторе подозревают, что его перевербовал Моссад. В это плохо верится только нам двоим: мне и Лешке Кудинову. Почему? Читай выше.