В Париже дорого умирать
Шрифт:
Раздался треск, когда кто-то постучал по усилителю и поставил очередную запись.
— А вот живопись — это настоящая магия, — продолжил Бирд. — Превращает трехмерное пространство — если вы мастер, то и четырехмерное — в двухмерное.
Он неожиданно кивнул. Загрохотала музыка. Посетители, несколько напрягшиеся и встревожившиеся в момент затишья, снова заулыбались и расслабились, поскольку теперь им не нужно было разговаривать друг с другом.
На лестнице группа людей обнималась и смеялась, как на рекламных снимках. У стойки бара два английских фотографа переговаривались на
Официант поставил нам на стол четыре стакана со льдом и полбутылки «Джонни Уокера».
— Это еще что? — спросил я.
Официант молча удалился. Двое французов у стойки затеяли спор с английским писателем и опрокинули стул. Звук падения был недостаточно громким, чтобы кто-то обратил внимание. На танцполе девушка в блестящем синтетическом костюме орала на мужчину, прожегшего ее наряд сигаретой. Я услышал, как писатель у меня за спиной говорит:
— Но я всегда просто обожал жестокость. Его жестокость — признак человечности. И пока вы этого не поймете, вы не поймете ничего. — Он сморщил нос и улыбнулся.
Один из французов ответил:
— Он много теряет при переводе на другой язык.
Фотограф прищелкивал пальцами в такт музыке.
— Как и все мы, — сказал писатель и огляделся по сторонам.
— Жуткий гвалт, — буркнул Бирд.
— А вы не слушайте, — порекомендовал я.
— Что? — переспросил Бирд.
Писатель продолжил:
— …Жестокий обыватель в жестоком, но сером… — он помолчал, — но сером мире. — И серьезно кивнул сам себе. — Позвольте прочесть вам Бодлера. У него есть сонет, который начинается…
— Ну и тут птичка захотела выйти из машины, — рассказывал один из фотографов.
— Нельзя ли чуть потише? — обратился к нему писатель. — Я хочу прочитать сонет.
— Заткнись, — бросил через плечо фотограф. — Так вот, птичка захотела выйти из машины…
— Бодлер, — изрек писатель. — Жестокий, мрачный, символичный.
— Оставь это дерьмо при себе, — сказал фотограф, и его приятель рассмеялся.
Писатель положил ему руку на плечо.
— Послушайте, друг мой…
Фотограф без замаха нанес ему точный удар в солнечное сплетение, даже не расплескав рюмку, которую держал. Писатель сложился, как шезлонг, и рухнул на пол. Один из официантов рванулся к фотографам, но споткнулся о неподвижное тело английского писателя.
— Послушайте, — начал Бирд, и проходивший мимо официант развернулся так резко, что опрокинул стоявшие на столике стаканы со льдом и бутылку виски. Кто-то врезал фотографу по голове. Бирд вскочил и негромко веско проговорил: — Вы пролили виски на пол. И, черт побери, вам придется за него заплатить. Это единственное, что вам остается. Чертовы хулиганы!
Официант резко толкнул Бирда, тот улетел спиной вперед на танцпол и исчез под ногами танцующей толпы. Началась драка. Мне прилетел сильный удар по пояснице, но нападавший успел проскочить куда-то дальше. Я прижался спиной к ближайшей стенке, упершись для равновесия правой ступней. Один из фотографов кинулся в мою сторону, но не остановился и проскочил дальше и сцепился с официантом. На ступеньках лестницы тоже началась свалка, а потом пошла всеобщая драка.
— Это англичане драку затеяли, — пожаловался он.
— Да, — согласился я.
— Вы похожи на англичанина.
— Нет, я бельгиец.
Мужчина поспешил следом за девушкой.
Когда я добрался до пожарного выхода, дорогу мне заступил официант. Позади меня не смолкал шум драки, вопли, визги и треск ломающейся мебели. Кто-то врубил музыку на полную громкость.
— Я тут выйду, — сказал я официанту.
— Нет, — возразил он. — Никто никуда не уйдет.
Ко мне быстро проскользнул невысокий мужчина. Я отшатнулся, решив, что сейчас меня ударят в плечо, но тот лишь дружески меня хлопнул. Шагнув вперед, он вырубил официанта двумя жесткими ударами карате.
— Чертовски грубые они тут все, — сообщил он, перешагивая через валяющегося парня. — Особенно официанты. Будь они чуток повежливей, может, тогда и посетители вели себя получше.
— Да, — согласился я.
— Пошли отсюда, — сказал Бирд. — Нечего здесь отираться. Держитесь ближе к стене и следите за тылом. Эй! — крикнул он мужчине в порванном вечернем костюме, пытающемуся открыть запасный выход. — Толкай щеколду вверх, парень, и одновременно ослабь паз. Нечего нам тут болтаться, не хочу покалечить слишком многих, к тому же это моя рабочая рука.
Мы вышли в темный проулок. Недалеко от выхода стояла машина Марии.
— Садитесь! — позвала она.
— Ты была там? — спросил я.
— Ждала Жан-Поля, — кивнула она.
— Ладно, вы двое поезжайте, — сказал Бирд.
— А как же Жан-Поль? — обратилась ко мне Мария.
— Уезжайте, вы оба, — повторил Бирд. — А с ним все будет нормально.
— Может, вас подвезти? — спросила Мария.
— Нет, я, пожалуй, вернусь туда и посмотрю, как там Жан-Поль.
— Вас там убьют, — сказала Мария.
— Не могу оставить там Жан-Поля одного, — объяснил Бирд. — И вообще пора ему перестать болтаться по такого рода заведениям и ложиться пораньше спать. Утреннее освещение — единственное подходящее для написания картин. Жаль, что я никак не могу ему это втолковать.
Бирд поспешил обратно в клуб.
— Его там убьют, — вздохнула Мария.
— Очень сомневаюсь, — хмыкнул я, и мы уселись в «ягуар».
По улице торопливо шли двое мужчин в плащах и фетровых шляпах.
— Они из уголовной полиции, — сказала Мария. Один из них махнул ей, и она открыла окно. Наклонившись, он приветственно коснулся края шляпы.
— Я ищу Бирда, — сказал он Марии.
— Зачем? — поинтересовался я, но Мария уже рассказывала, что это тот мужчина, который только что ушел.
— Уголовная полиция. Я должен арестовать его за убийство Энни Казинс. У меня есть данные под присягой свидетельские показания.
— О Господи! — воскликнула Мария. — Уверена, он невиновен. Он совершенно не агрессивный!
Я оглянулся на дверь, но Бирд уже исчез внутри помещения. Полицейские двинулись за ним. Мария снова завела мотор, мы сползли с тротуара, объехали мотоцикл и выехали на бульвар Сен-Жермен.