В пасти дракона
Шрифт:
– Там, у нас в фанзе, посланник Дракона… Он пришёл к верным… Горе, горе мне, вам!
Уинг-Ти зарыдала. Около китаянки и казака уже собралась толпа любопытствующих солдат.
– Разогорчил, значит, чем разлапушку! – ввернул своё слово тот пехотинец, над которым подтрунивал казак. – Ишь как плачет-то, рекой разливается.
– Пойдём! Что у вас там такое? – решил Зинченко, сообразивший, что в семье его китайского друга случилось что-то не совсем обычное.
– Нет… Не ходи!.. Прошу тебя, не ходи! – тихим шёпотом говорила Уинг-Ти.
– Ан пойду! Там я у твоего
Уинг-Ти рыдала, звала его назад, но он делал вид, что ничего не слышит, и только ускорял шаги.
Девушка кинулась догонять его.
– Ишь ты, ведь и взаправду любовь – не картошка, – пустил ей вдогонку пехотинец. – Стыд девка позабыла… Эх! Видно, бабы везде одни и те же… что у нас в Рассее, то и в Китае.
Уинг-Ти однако не догнала Зинченко. Он скрылся из вида в узких переулках городка в то самое время, когда китаянка была совсем близко уже к нему. Она бежала, ничего не видя в своём отчаянии перед собой, и вдруг со всего размаха наскочила на шедшего ей навстречу человека.
С лёгким криком испуга она отпрянула назад и взглянула на встретившегося. Это был пехотный офицер, молодой, статный. Уинг-Ти знала его. Не раз она носила в порт овощи с небольшого огорода отца и там часто встречала этого молодого человека, весело шутившего с нею. Знала девушка, что русские его зовут Николаем Ивановичем, а от солдат на базаре слыхала и его фамилию – Шатов.
Теперь, увидав Шатова, она сразу решилась на безумный, как ей показалось, поступок.
– Николай Иванович, – ломая язык и коверкая слова, заговорила она, – ты – офицер, ты всё можешь… Прошу тебя…
Шатов тоже узнал китаянку.
– Что, милая Уинг-Ти? – ласково спросил он. – О чём ты просишь?
– Казак впереди… ты видел?
– Да, что же?
– Прикажи ему не ходить к нам, прошу тебя, верни его, пусть его не ходит.
Такая просьба Шатову показалась более чем странной. Он действительно встретил Зинченко. Тот сделал ему под козырёк и казался совершенно трезвым, так что ни в каких дурных намерениях заподозрить его было нельзя.
Однако Уинг-Ти просила исполнить её просьбу так убедительно, таким молящим тоном, что Шатов не решился ответить отказом.
– Видишь ли, милая девушка, – заговорил он, – чтоб я мог отдать приказание этому напугавшему тебя казаку, мы должны догнать его…
– Так пойдём же и догоним его!
– Но я не знаю, куда он пошёл…
– Он пошёл к нам… в фанзу моего отца…
– Тогда, пожалуй, поспешим… Но объясни, в чём дело?
– Мой старый отец… умрёт… убьёт…
Шатов так и вспыхнул.
– Как? Русский солдат сделает это? – воскликнул он. – Не может этого быть!
Уинг-Ти сообразила, что она сказала лишнее, и смолкла.
– Я не верю тебе: русский солдат – не зверь и не пойдёт так спокойно на убийство, как шёл этот казак. Но чтобы успокоить тебя, я пойду. Веди меня!
Голос его звучал приказанием. Девушка оробела ещё более. Она не посмела
Николай Иванович решил пожертвовать получасом своего времени. Он чувствовал в этом приключении какую-то необъяснимую ещё загадку. Ни одно мгновение он не думал, чтобы тут таилась хоть тень преступления. В Порт-Артуре он был совсем новым человеком.
Не больше месяца, как прибыл он сюда, намереваясь при первой возможности отпроситься в отпуск и побывать в Пекине, куда его влекли не дела службы, а сердце… Там со своим семейством жила невеста молодого поручика, и чтобы быть поближе к ней, Шатов перевёлся в Порт-Артур из одного из сибирских полков.
Однако как ни мало времени он был здесь, а уже успел приглядеться к установившимся взаимоотношениям русских солдат и китайского населения городка. Люди жили между собой настолько дружно, что даже в праздник, когда кое-кто из солдат совершал слишком усердное возлияние Бахусу, особенно сильных столкновений не бывало. Казаки же из приамурских станиц не могли даже считаться новичками в близких сношениях с китайцами. В своих станицах по берегу Амура они постоянно сталкивались с ними, и, таким образом, здесь, в этом новом русском приобретении, знакомство было уже далеко не новым, так как «длиннокосые» никому из них в диковинку не были.
– Что же, далеко твой дом? – спросил Уинг-Ти Шатов, чтобы прервать скучное молчание, начинавшее томить его.
– Сейчас, вот тут, – ответила та и опять смолкла.
Теперь она поняла, что навела на свою семью серьёзную беду. Если посланник Дракона будет взят из их фанзы, то пострадает от этого её отец, которого обвинят в недонесении о появлении подстрекателя. Она же мало того, что навела на него казака, теперь вела ещё офицера, который в её мнении был всесилен.
В нескольких шагах от своей фанзы Уинг-Ти остановилась как вкопанная. Она так и замерла вся… Из фанзы в тишине вечера прямо к ней доносились шум отчаянной борьбы и громкий голос, по которому она узнала, что Зинченко уже там.
– Нет, врёшь! Раз обойти себя дал, а теперь не попадусь, – кричал казак, – я тебе покажу кузькину мать! Я те дам с ножом на живого человека лезть… Врёшь, не уйдёшь теперь…
Шатов сделал быстрое движение вперёд и в два прыжка очутился на пороге фанзы.
При тусклом свете фонаря глазам его представилось следующее. На земляном полу у самого кана дюжий казак барахтался с тщедушным китайцем. Но тщедушным тот казался только с виду. Китаец, по-видимому, мало уступал в физической силе молодцу-сибиряку.
Зинченко, не на шутку встревоженный непонятными словами Уинг-Ти, одним духом домчался до фанзы её отца. Бесцеремонно войдя внутрь жилища, он прошёл прямо в семейную комнату и едва перешагнул порог её, как увидел перед собой запечатлевшуюся в его памяти физиономию китайца, которого он задержал на Мандаринской дороге.
Может быть, всё бы обошлось для Синь-Хо вполне благополучно, но на этот раз он не выдержал характера. Появление казака было слишком неожиданно. Первой мыслью посланника Дракона было то, что Юнь-Ань-О предал его.