В перерывах суеты
Шрифт:
— Пушкин, Сережа, Пушкин. А чьими устами — это не важно!
И они рассмеялись.
Начиналась предвыборная кампания. Впереди еще было очень много работы. У всех...
Училище
Шел третий тур. Он, как всегда, опоздал. Уже десятый соискатель актерского счастья что-то там изображал. В принципе, он мог бы и не приходить вовсе. Коллеги давно привыкли, что он всегда писал «нет». Вернее, не так. «Нет» он писал тогда, когда подавляющее большинство писало «да». Не назло, не из принципа. Просто они писали «да», когда видели перед собой одаренного абитуриента, а он — когда полную бездарность и обязательно к тому же наглую. Как-то давно у него состоялся неприятный, но достаточно откровенный разговор с председателем комиссии. Бугров, будучи завкафедрой актерского мастерства, лет уже пятнадцать возглавлял этот «совет жрецов». Сам Маймин на первые два тура не ходил, поскольку там его присутствие было необязательным. А вот третий — решающий — по традиции должны были посещать все профессора Училища. Так вот, как-то Бугров после очередного несовпадения всеобщего «да» с его «нет» оставил
Теория, собственно, была столь же простая, сколь оригинальная. Из каждого выпуска в двадцать пять — тридцать человек только один-два студента становились известными актерами. (Был, правда, уникальный случай, когда сразу пятеро выпускников одного курса «вышли в звезды».) Что это означало в реальной жизни? А то, что все, кто не пробился, влачили потом жалкое существование. Жалкое во всех смыслах. Окружающие жалели их, неудачников, несостоявшихся актеров и актрис. Они — жалели себя, свой неоцененный талант, своих жен, которым они не могли подарить цветы без повода. Просто из-за отсутствия денег. Опять себя — поскольку иногда даже напиться было не на что. А женщинам приходилось и того хуже — они мечтали о корзинах цветов, выносимых на сцену после каждого спектакля, а в реальности вынуждены были решать проблему лишней пары колготок. Да не в деньгах дело! С момента получения студенческого билета, пройдя жесточайший отбор на вступительных турах, молодые дарования считали себя избранными, уже оцененными, признанными талантами. И это естественно, ведь их идолы — известнейшие артисты, кумиры народа — признали их, приняли в свой круг, стали делиться своими умениями, навыками актерского ремесла. Да и роли в дипломных спектаклях всем студентам уже с третьего курса были обеспечены. А потом... Не говоря о тех, кому совсем не повезло, кого не взял ни один из театров, пусть даже провинциальных, все остальные сталкивались с его жестокой правдой жизни. Их брали в труппу, давали роль «кушать подано», и, как правило, через пару лет главный режиссер театра имени-то молодого артиста вспомнить не мог... По-настоящему одаренные ребята скатывались в бездну... Нет, конечно, кто-то находил себя, меняя профессию. Но ради чего тогда были все эти потраченные годы?! Обманутые ожидания? Если человек талантлив — он талантлив во всем. Так? Ну тогда зачем пускать в эту страшную профессию талантливых людей? В этом месте Бугров аж подпрыгнул: «А вы? А ваши коллеги?» Для Маймина это был не аргумент. Он мог бы подробно и мотивированно возразить, но отделался выражением, которое в последнее время с успехом заменило традиционное «сам дурак»: «Исключение из правила есть подтверждение правила». И спокойно продолжил в том духе, что наглые бездарности в условиях современного режиссерского театра и телесериалов имеют гораздо больше шансов выбиться в звезды, чем люди думающие и умеющие страдать душой, а не «мордой лица».
В репетиционный зал вошла очередная абитуриентка. Маймин быстро взглянул на нее, сфотографировал, закрыл глаза и погрузился в свои мысли. Он всегда так поступал. Внешность запоминал, потом пускал в себя только голос. Хороший актер играет не лицом, а интонацией. В этом он был убежден, этому учил своих студентов. Учил хорошо. Все, кто вышел из его мастерской (а он отбирал далеко не всех с потока, обычно не больше пяти-семи человек), все устраивались хорошо. Кто-то даже становился актером, но уж работа на радио, а иногда на несколько лет и диктором на телевидении, — это гарантированно. Вспомнился Гриша Куц. Тщедушный парнишка из Подмосковья, дистрофичный и «антиспортивный», который с огромным трудом получил зачет по фехтованию, входившему в «обязательный набор» предметов Училища, сегодня был самым известным комментатором боксерских соревнований, востребованным и хорошо зарабатывающим. Каждый год на День рождения Маймин получал от него букет цветов.
И заслуженно, между прочим. В боксе Гришка, конечно, стал разбираться без его помощи (женился на сестре боксера... Во, судьба!), а вот играть голосом, передавать эмоции, особенно тогда, когда на самом деле их нет... Это он — Маймин!
Иногда, ближе к середине просмотра (а для него, скорее, прослушивания, как в консерватории), Маймин еще раз взглядывал на абитуриента. Для того, чтобы окончательно поставить на нем крест. Ужимки, неестественные дурацкие позы, размахивание руками — обязательный внешний антураж эмоционального голоса бездарности. А поставив крест, можно было и одобрительно улыбнуться. И написать «да». Разумеется, не лишив себя удовольствия понаблюдать за реакцией членов комиссии. Да, зря он так рано сегодня пришел. Все равно, его голос ничего не решал... Маймин пересчитал коллег: шестнадцать. С ним — семнадцать. Подумал, для кого-то из этих волнующихся юнцов это будет «Семнадцать мгновений актерской весны»... Тьфу, пошлятина! Значит, результаты голосования в итоге будут выглядеть примерно так: четырнадцать — три. Он никогда не оказывался в одиночестве. Ни с «да», ни с «нет». Всегда кто-то, исходя из своего видения, своих вкусов, тоже не разделял мнения большинства. Но эти люди менялись. А он — Маймин — неизменно принадлежал к меньшинству. Это и раздражало остальных! Раз даже ему кто-то злобно бросил, когда он проголосовал против дочки одного банкира, действительно, как ни парадоксально, талантливой девчонки: «Диссидент вы наш!» Маймин тогда огрызнулся: «В исполнении Гафта — звучит достовернее. Переигрываете!»
Закрыл глаза. Стал слушать дальше. К этому моменту девочка уже прочитала стихотворение. Вполне сносно. Теперь читала басню. Плохо. Будто сказку рассказывала. Но... Что-то оригинальное в исполнении было. Какая-то наивность в голосе. Редкость. Обычно в басне самовыражались за счет глубокомыслия, значимости намека... Или скатывались в сказочное сюсюканье. Здесь же звучало что-то природное. Нет, первородное. Но, плохо — без акцентов, без тембрового обыгрывания персонажей.
Маймин не переставал удивляться тому, что время чтецов прошло. Ну кто сегодня? Юрский да Райкин. Но Костя то ли ленится, то ли этот его дар не востребован. Наверное, последнее. На самом деле, каждый второй выпускник Училища умел хорошо читать. Но публика на это не шла. На радио же все передачи
Бугров сказал свое традиционное «спасибо», не дослушав басню, что, как правило, не сулило поступающему ничего хорошего. Спросил, поет ли девушка? Играет ли на музыкальных инструментах? В том, что она ответит: «Пою», Маймин не сомневался. Как, впрочем, и в том, что пением это назвать будет нельзя. А вот по поводу инструмента подумал: либо фортепьяно, либо гитара. Так всегда. Либо то, либо другое. Ну и, разумеется, в отдельных, как правило, национально-предопределенных случаях, скрипка...
Ответ отличался оригинальностью — на гитаре и скрипке.
Девушка запела. Маймин аж вздрогнул. Голос оказался неожиданно низким. Очень чистым. Звук лился свободно, естественно, без надрыва и напряжения. Девушка взяла высокую ноту. Тоже свободно, даже легко. Маймин открыл глаза.
Он увидел то, чего ожидать ну никак не мог! Немного сутуловатая вначале, когда вошла в аудиторию, девушка выпрямилась, откинула голову и... Он не смог бы это описать словами. Легкая, будто блуждающая улыбка, светящиеся глаза, сдержанный, не отрепетированный, а природный жест, детские губы... Почему-то его поразили детские губы, слегка припухшие и какие-то совсем несовременные. Только сейчас он заметил полное отсутствие макияжа на лице. Она была абсолютно очаровательна. Маймин поймал себя на мысли, что испытывает наслаждение. Это было искусство. То, чего он так давно не встречал. Зритель, не понимающий, как что делается, был счастливее его. Он же всегда видел, как это сделано. И искусство превращалось в мастерство. А сейчас он не понимал — как?! Это было прекрасно. Их взгляды встретились. Маймин почувствовал мурашки по спине. Как светились ее глаза! Она пела о любви, и ее глаза были полны любовью. Она ему пела о своей любви!
Забытое чувство. Когда-то давно он часто влюблялся. Встречал женщину, придумывал ей добродетели, не замечал недостатков характера и любил созданный воображением образ. Особенно хорошо это удавалось тогда, когда она любила его. А его было за что любить. Красив, умен, известен с первого своего фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам — очень богат. Достаточно сказать, что, когда большинство мечтало о «Жигулях», он уже ездил на «Волге». Квартира на Кутузовском... После «перестройки» многое, конечно, изменилось. Звание «народного» не открывало, как раньше, нужные двери, «торговать лицом» стало недостаточно, чтобы решать повседневные проблемы. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.) Маймин быстро адаптировался. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких «дней всенародной халтуры». Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где он играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Какие-то деньги давала и антреприза, поставленная «под него» по пьесе отошедшего от дел банкира «первой волны», формально разорившегося в девяносто восьмом, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Когда его пригласили играть эту роль, а банкир написал ее с самого себя, Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением наличия шальных денег. И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, мол, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось изначально, но теперь решено окончательно, будет играть главную роль. Только через несколько месяцев кто-то проболтался режиссеру, что в отличие от него, привыкшего мыслить в рублях, состоявшиеся при нем переговоры велись в иной валюте. Да, Маймин был богатым человеком. И уж никак не считал себя неудачником. Наоборот. Везунчиком. Но вот любовь... Каждый раз выяснялось, что любили не его. А его славу, его деньги, его возможности. Каждая женщина хотела что-то от него получить, кроме общения, права ласкать его и ему отдаваться. Несколько лет тому назад он неожиданно понял, что это — нормально. Что любая женщина, особенно молодая и красивая, а с другими романов он, естественно, не заводил, желала что-то получить. Кто-то в силу природной корысти, кто-то потому, что полагал (справедливо, кстати, как стал признавать Маймин), что любящий мужчина должен стараться максимально много сделать для любимой женщины. Правы, наверное. Но его это не устраивало. Не из-за жадности. Просто, будучи столько лет знаменитым, он искренне верил, что счастья быть его избранницей уже достаточно. Короче говоря, конфликт с прекрасным полом перерос в антагонистический, и Маймин решил, что без женщин жить проще. Оказалось, не проще, а совсем просто. Только неинтересно. Зато спокойно. Но сейчас Маймин почувствовал, что в нем проснулись все те, забытые, изжитые эмоции. Как эта девочка смотрела на него! Понятно, что он ее не интересовал. Она была в песне, в музыке, в образе. Но как она смотрела!
Маймин взглянул на коллег. Нет, это не было его индивидуальное помешательство. Маститые, повидавшие всякое педагоги Училища не отрывали от девушки глаз: кто с удивлением, кто с восхищением, кто в таком же смятении, как он сам. Преподаватель кафедры вокала — Журова, обращаясь к Бугрову, спросила, а можно попросить спеть романс? Только сейчас до Маймина дошло, что девушка уже несколько минут как закончила петь и стоит молча, закрыв глаза. Внутри, в ней, продолжала жить музыка. Музыка, которой ведь не было. На просмотре, если абитуриент пел, ему никто не аккомпанировал... Это было непреложное правило Училища. Актеру должно быть трудно! Пианино в зале стояло, но не для поступающих.
Бугров, казалось сам удивляясь собственным словам, сдавленно произнес: «Да, пожалуйста, вы можете спеть романс?» «Что?» — встрепенулась девушка. Раздался голос Маймина: «Романс можете спеть?» Все повернулись в его сторону. Впервые за все годы участия в приемной комиссии Маймин обратился к абитуриенту! Маймин раздраженно подтвердил: «Да, я хочу услышать романс». Девушка посмотрела на него, именно на него, и сказала: «Хорошо, Роман Кириллович, только почему вы на меня злитесь?» Маймин растерялся — откуда она знает его отчество? Имена известных артистов знают все, а вот отчества... Будь она студенткой, понятно. Маймин почувствовал, что теряет над собой контроль, — он вообще перестал понимать, что происходит, он впервые за многие годы волновался, как когда-то перед первым выходом в дипломном спектакле. «Извините, это не к вам относится!» — выдавил из себя Маймин и закашлялся.