В переулках Арбата

«Арбат» – какое любопытное слово! Сколько всего интересного и важного связано с ним. Это, прежде всего, редкий топоним, живущий в названии сразу двух московских улиц – Арбата и Нового Арбата, а также Арбатской площади, Арбатского и Кривоарбатского переулков. В предыдущей книге, посвященной старому Арбату (как мы его привыкли называть, хотя официально слово «старый» за ним не закреплено), я уже рассказывал о самых распространенных версиях происхождения названия улицы. То ли от тюркского слова «арба», то ли от арабского «рабад», то есть пригород. Да, недаром села с таким названием – Арбат – можно найти

на картах Ирана и Армении. Тем не менее до сих пор нет абсолютной уверенности, что какая-то из гипотез является единственно верной.

А ведь в Москве есть еще и Арбатецкая улица, в районе Симоновского вала. Судя по всему, это родственница нашего Арбата, и напоминает она о бывшей слободе Арбатец, что относилась когда-то к Крутицкому подворью. Это действительно пригород. Но как это явление связать с Арбатом? Непонятно, туманно… Именно сей факт – неизвестности и неясности – и манит нас, заставляя в очередной раз погрузиться в историю Арбата. На этот раз мы за глянем за арбатские фасады, увлекаясь скрывающимися за ними переулочками и улицами.

Вот Сивцев Вражек – переулок сам по себе уникальный, потому что припомнить хотя бы похожие названия на карте столицы не получается. Текла здесь некогда (в XVI веке!) речка то ли Сивка, то ли Сивец, и намыла она неглубокий овраг – вражек. Но почему Сивцев? Вероятно, вода была непитьевая, то есть сивая, серая, а может, из этой речки лошади пили? Сивки-бурки? Во всяком случае, давно уже спрятали Сивку в подземную трубу, а название переулка живет.

От Сивцева Вражка рукой подать до Большого Афанасьевского переулка, который еще полвека назад значился в паспортах москвичей как улица Мясковского. Был когда-то такой замечательный композитор, Николай Яковлевич Мясковский (1881–1950), переживший и славу, и опалу. А поскольку в прошлом веке на посмертные почести власти не скупились, вот и переименовали в 1960 году переулок в честь композитора, а спустя три с лишком десятка лет так же быстро вернули историческое название. С Большим Афанасьевским переулком, получившим свое имя в XVIII столетии от храма святителей Афанасия и Кирилла Александрийских, куда как проще. Это укоренившаяся московская традиция, когда названия улиц и переулков происходят от близлежащих церквей. Храм стоит и поныне.

Похожая история и с другими переулками – одним Спасопесковским и сразу тремя Николопесковскими, что также хранят память о местных церквях. Чудесный храм Спаса на Песках 1711 года постройки запечатлен Василием Поленовым на известной картине «Московский дворик» в 1878 году. Пережив войны и пожары, и даже нашествие чебурашек «Союзмультфильма», он вновь сегодня во всей красе. Храм дал название Спасопесковскому переулку, напоминая о том, что некогда почва здесь была песчаной. Нашлось неподалеку место и уютной Спасопесковской площади. А вот Большой, Средний и Малый Николопесковские переулки – это все, что осталось от другого старинного храма – Николая Чудотворца на Песках, варварски разрушенного в 1932 году.

Другую московскую традицию утверждает Денежный переулок, возникший на месте ремесленной слободы государева Монетного двора еще в XVI веке. На Монетном дворе чеканили царские деньги, а чеканщики жили в районе Арбата. Интересно, есть ли сегодня среди его обитателей представители рабочего класса? Вряд ли, ведь заводов-то почти не осталось. В советское время переулок довольно продолжительный период (в 1933–1993 годах) был улицей Веснина, известного архитектора. Поди сейчас, вспомни… А Большая и Малая Молчановки откуда взялись? Что это за слобода такая. Каких еще молчунов? А это тоже старомосковский обычай – называть улицы по фамилии домовладельцев. Здесь жил в XVIII веке стрелецкий полковник Молчанов, фамилия которого и дала название улицам. Да кто здесь только не жил – композиторы, архитекторы, писатели, художники и простые полковники. Так пройдемся же по их следам, перелистаем биографию не только Арбата, но и его жителей, ведь это и есть и «звенящая вечность, и щемящая верность»…

«Недавно умер художник Нестеров. Последнее время он (по радио) утешался, лучше сказать, наслаждался пением старинных русских романсов Надеждой Андреевной Обуховой, она прекрасно их поет – тепло, с настроением. Старик художник стал просить привезти к нему Обухову, чтобы она ему спела „возле него“. Надежда Андреевна с большой охотой согласилась, но так как рояля у Нестерова нет, то его привезли к знакомым, через несколько домов, и там Н.А. ему пела; он после каждого романса просил: „Еще, еще, голубушка Надежда Андреевна“. Она ему спела 12 романсов. Нестеров в благодарность приготовил Н.А. картину своей кисти, и через несколько дней, умирая, он заволновался, стал указывать на приготовленную картину, показывая, чтобы ее отнесли к Обуховой, – язык уже не повиновался…» – записала в дневнике москвичка и бывшая княгиня Мария Дулова в октябре 1942 года.

Импровизированный

концерт для Михаила Нестерова прошел на квартире пианиста Константина Игумнова, который жил напротив – в доме по Сивцеву Вражку № 38. Пение Надежды Обуховой так вдохновило старого художника, что он даже задумал писать с нее портрет. Лишь бы здоровье позволило, ведь ему предстояла операция в Боткинской больнице! А пока слабеющими руками Михаил Васильевич написал акварель – ее и хотел он подарить Надежде Андреевне… Увы, портрет так и не был написан: Михаил Васильевич Нестеров скончался в Москве 18 октября 1942 года на восемьдесят первом году жизни. В этот день Совинформбюро сообщало в сводках о боях с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока и о том, что на других фронтах никаких изменений не произошло. До победы еще было очень далеко. Нестеров не покинул Москву с началом Великой Отечественной войны: несмотря на солидный возраст, он продолжал работать, хотя силы его оставляли с каждым днем.

Пер. Сивцев Вражек, 43. Фото 2024 г.

Уход из жизни выдающегося русского художника стал огромной утратой для отечественной культуры. Недаром высоко ценивший Михаила Васильевича Михаил Пришвин – певец русской природы в прозе – ставил его в один ряд с ушедшими к тому времени из жизни творцами старшего поколения. «Нестеров, Репин, Васнецов – это все таланты счастливые», – отметил писатель в дневнике 11 августа 1944 года. Только вот действительно ли счастливые? Можно ли так сказать, учитывая тяжкие испытания, выпавшие на долю Нестерова и его семьи в тот период его долгой жизни, который прошел на Сивцевом Вражке? Провел он в этом арбатском переулке более двадцати лет.

Пер. Сивцев Вражек, 43. Мемориальная доска. Фото 2024 г.

В доме № 43 на Сивцевом Вражке Нестеров жил с июля 1920 года, когда по распоряжению Реввоенсовета его прежняя квартира и мастерская на Новинском бульваре (в доме князя Щербатова) были реквизированы под спецполиклинику. Многое тогда пропало: картины, эскизы. Что-то удалось восстановить по памяти уже на Сивцевом Вражке, где художник поселился у Шретеров, в квартире № 12. Это была семья его старшей дочери-художницы Ольги, героини знаменитой отцовской картины «Амазонка», и ее мужа-юриста Виктора Шретера. По сравнению с предыдущей квартира была не такой уж и большой – четыре комнаты, две из которых отдали Михаилу Васильевичу – столовую и кабинет, где он и работал, и спал.

М.В. Нестеров. Портрет О.М. Нестеровой, дочери художника. 1905 г.

Та самая картина была создана в 1905 году и известна как «Портрет дочери». Ольга Михайловна рассказывала Сергею Дурылину: «Постараюсь вспомнить все, что знаю о портрете. Эскиза к нему отец не делал; заранее и отдельно написал этюд пейзажа. Писал он в Уфе на лужайке, в нашем старом саду. Сеансов было много, но сколько именно – не помню. Позировала я под вечер, при заходящем солнце. Иногда короткий сеанс бывал непосредственно после моей поездки верхом. Сама мысль о портрете в амазонке пришла ему, когда я как-то, сойдя с лошади, остановилась в этой позе. Он воскликнул: „Стой, не двигайся, вот так тебя и напишу“. Отец был в хорошем, бодром настроении, работал с большим увлечением. В начале сеанса оживленно разговаривал, вспоминая интересные художественные или просто забавные случаи из нашего совместного перед тем путешествия за границу, в Париж, часто справляясь, не устала ли я, не хочу ли отдохнуть. Но постепенно разговор стихал, работа шла сосредоточенно, молча, об усталости натуры уже не справлялся. И только когда я начинала бледнеть от утомления и этим, очевидно, ему мешала, он спохватывался: „Ты почему такая бледная? Ну, ну, еще несколько минут, сейчас кончу“. И снова все забывал в своем творческом порыве». Портрет же вышел удивительным. Ольгу отец особенно любил, ее мать Мария Ивановна – первая жена художника – умерла в 1886 году на следующий день после родов. Так совпало, что в том же году Нестеров писал портрет своей второй жены Екатерины Петровны, с которой он венчался четырьмя годами ранее. Это была очень красивая и статная женщина, что видно и на картине. Примечательно, что, не закончив «Портрет дочери», начатый в Уфе, художник продолжал писать его в Киеве, а позировала ему уже Екатерина Петровна. Бывает и так. Ныне портрет выставлен в Русском музее в Петербурге.