Шрифт:
1. НА МЕРТВОЙ ТРОПЕ
Жарко было до того, что сухой от жажды язык еле ворочался во рту. Но мы все ехали вперед.
Солнце – расплавившийся слиток ослепительно блестящего золота – начало медленно сползать с темно-синего неба к колебавшейся в горячем воздухе линии горизонта.
Тени под нашими ногами, эти маленькие лиловые клочки среди моря ярко-желтого песка, насыпанного громадными воронками, стали
Наши легкие ахальские жеребцы еще бодры, они привыкли делать длинные переходы. Прошлой ночью мы напоили их мутной солоноватой водой из колодцев, брошенных кочевниками, и весь день сегодня они шли «волчьим шагом» – ровной тропой, которой хивинцы и текинцы умеют делать громадные переходы.
Два дня назад наш передовой разведочный отряд, получив задание, разделился на несколько частей, и мне с шестью всадниками и проводником Ходжомом было поручено пройти к колодцам Аджикую. Но на привале на нас наткнулась бродячая шайка басмачей. Отстреливаясь и отступая, мы, я и проводник Ходжом, попали в песчаный ураган, который, скрыв от нас басмачей, отбил от остальных.
Вернуться назад было невозможно. По всем крупным тропам рыскали басмачи. Нам оставалось идти вперед заброшенной тропой.
Впереди меня покачивалась в седле сухопарая спина Ходжома в красном полосатом халате, туго затянутом ремнем, на котором висела кривая текинская шашка. Его белая папаха из бараньей шерсти равномерно покачивалась, и длинные лохмы, свешивавшиеся с ее краев, подпрыгивали на каждом шагу. За все время он ни разу не обернулся. Изредка я догонял его и спрашивал о пути.
Черные прищуренные глаза Ходжома впивались в горизонт, он бросал мне малоутешительный ответ:
– Видишь: здесь ишак кости бросал, баран горох не сыпал, давно никто не ходил. Куда дорога ведет, туда и приедем. А куда дорога ведет – кто может знать?
Иногда он, ударив каблуками коня, внезапно взлетал на вершину бархана и оглядывался во все стороны. Затем медленно спускался с холма и, не взглянув на меня, тем же ровным шагом ехал дальше.
Недоверие закрадывалось мне в сердце. Мы оба устали от двухдневного пути, и, когда солнце садилось, Ходжом остановился на вершине холма. Указав мне рукой в сторону солнца, он сказал:
– Видишь – Кыр! Там будут колодцы, а может быть, и не будут.
На фоне зарева солнца я увидел темную рваную линию скал.
– Но ведь там могут быть басмачи?
– Сейчас здесь травы нет, колодцы обвалились, и караваны здесь не пойдут. А каравана нет – и басмачи здесь не будут. Басмачи на больших тропах ждут добычи, как джульбарс (тигр) в камышах подстерегает кабанов.
Наши кони прибавили ходу, и уже при последних лучах заходящего солнца мы стояли около нескольких глубоких узких дыр в земле, обложенных внутри ветками саксаула. Это были долгожданные колодцы, где мы надеялись найти столь нужную нам воду.
Мы слезли с седел, и, пока я держал в поводу лошадей, Ходжом опускал по очереди в каждый колодец кожаное ведро на волосяном аркане. Он пробовал и отплевывался: вода была соленая. Колодцев было около пятнадцати.
– Сладкая вода, соли мало-мало!
Мы вбили приколы в землю и привязали лошадей на арканах, решив здесь переночевать.
Под защитой скал можно было развести костер, не боясь, что он будет виден в степи.
2. РИСКОВАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Около колодца, который Ходжом назвал «сладким», он воткнул в землю саблю, чтобы по ее блеску можно было разыскать воду в темноте. Сняв с лошадей седла, мы покрыли их попонами и оставили выстаиваться. Наломав саксаула, я разложил костер и начал варить чай, темный, как кофе, солоноватый и пахнущий серой.
Почему был так угрюм Ходжом? Я его совсем не знал и боялся предательства. Мы с ним сидели на бугре около костра и пили чай из пиал – маленьких туркменских чашечек. Ходжом долго молчал, потом заговорил:
– Вот что, командир-ока! [1] Ты спи здесь два дня, а я завтра рано, пока еще солнце сидит в песке, уеду на своем рыжем и твоем вороном. Сперва на одном поеду, а как шея его запотеет – пересяду на другого. Мы как зайцы скакать будем, и я далеко уеду…
– Что же я буду делать без коня?
– Дур! (Погоди!) Это скалы Кыр, теперь я узнал. Здесь много лет назад мы прятались, когда делали набег на Хиву и отбирали у ханов лишних верблюдов и баранов. В ту сторону, где село солнце, за восемь часов хорошего хода есть колодцы, долина Узбой и трава. Там живет племя Ших, они себя называют потомками Магомета и считаются святыми. А всякие святые любят, когда звенят серебряные деньги. А потому за серебро я у них накормлю коней пшеницей и возьму запас на дорогу. Заодно они мне расскажут, где сейчас посты басмачей.
1
Ока – дядя, приятель, товарищ.
– А если я поеду с тобой?
– Нет, командир-ока, если ты поедешь туда, завтра вся степь будет знать, и тебя убьют… – И Ходжом стал считать, загибая корявые смуглые пальцы: – Слушай: утро пройдет, полночь пройдет и ночь пройдет. Еще утро пройдет, и я буду здесь с конями, бараниной и пшеницей. Понял?
– Дай подумать…
– Чего думать? Ты здесь лежи, кури махорку и жди меня. У тебя есть лепешки, воды много в колодце, басмачи сюда не заедут, и, если они меня не убьют, ты вернешься домой.
Ожидая моего решения, он с непроницаемым лицом наливал из закоптелого чайника кипящий черный чай.
Мысли завертелись в моей голове. Не хочет ли он перейти к басмачам и увезти красавца Италмаза, за которого всякий туркмен отдаст лучшие ковры? Или хочет ценой моей жизни купить свою?
Я не знал дороги. В худжумах оставалось несколько горстей ячменя, чтобы накормить коней. Остаться вместе – смерть и нам, и коням.
– Ходжом! – сказал я.
Он посмотрел мне в глаза, продолжая со свистом всасывать чай из пиалы. Костер вспыхивал, и красный огонек бегал по фаянсовой пиале, отражаясь в его загадочных пристальных карих глазах.