В петле
Шрифт:
— Почему, собственно, мы не можем оставить их в покое? — воскликнула Джун, и в ту же минуту горничная, открыв дверь, сказала:
— Мистер Сомс Форсайт.
Сенсация за сенсацией! Приветствия отошли на задний план, так как все с любопытством выжидали, как состоится встреча между Сомсом и Джун; существовали коварные предположения, если не твёрдая уверенность, что они не встречались со времени этой прискорбной истории её жениха Босини с женой Сомса. Все видели, как они едва пожали друг другу руку, покосившись друг
— Милочка Джун такая оригиналка. Вообрази, Сомс, она считает, что буров не за что осуждать.
— Они хотят только сохранить свою независимость, — сказала Джун. Почему им этого нельзя?
— Хотя бы потому, — ответил Сомс со своей несколько кривой усмешкой, — что они согласились на наш суверенитет.
— Суверенитет! — повторила Джун сердито. — Вряд ли бы нам понравился чей-нибудь суверенитет.
— Они получили при этом некоторые материальные выгоды; договор остаётся договором.
— Договоры не всегда бывают справедливы, — вспыхнула Джун, — и если они несправедливы, их нужно разрывать. Буры гораздо слабее нас, Мы могли бы позволить себе быть более великодушными.
Сомс фыркнул.
— Ну, это уж пустая чувствительность, — сказал он.
Тётя Эстер, которая больше всего боялась всяких споров, повернулась к ним и безапелляционно заявила:
— Какая чудная погода держится для октября месяца.
Но отвлечь Джун было не так-то легко.
— Не знаю, почему нужно издеваться над чувствами. По-моему, это лучшее, что есть в мире.
Она вызывающе посмотрела вокруг, и тёте Джули снова пришлось вмешаться:
— Ты, Сомс, за последнее время покупал новые картины?
Её неподражаемая способность попадать на неудачные темы не изменила ей и теперь. Сомс вспыхнул. Назвать картины, которые он недавно приобрёл, значило подвергнуться граду насмешек. Всем было известно пристрастие Джун к неоперившимся гениям и её презрение к «знаменитостям», если только не она способствовала их успеху.
— Кое-что купил, — пробормотал он.
Но выражение лица Джун изменилось. Форсайт в ней почуял некоторые возможности: почему бы Сомсу не купить две-три картины Эрика Коббли — её последнего «несчастненького»! И она тотчас же повела атаку, Знает ли Сомс его работы? Они совершенно изумительны. Это восходящая звезда.
О да, Сомс знает его работы. По его мнению, это мазня, которая никогда не будет иметь успеха у публики.
Джун вспылила.
— Конечно, не будет, это самое последнее, чего может желать художник. Я думала, вы ценитель искусства, а не оценщик с аукциона…
— Ну конечно Сомс ценитель, — поспешно вмешалась тётя Джули, — у него замечательный вкус, он может заранее предсказать, что будет иметь успех.
— О! — простонала Джун и вскочила с вышитого бисером стула — Я ненавижу это мерило успеха. Неужели люди не
— Вы хотите сказать, потому что они вам нравятся? — заметила Фрэнси.
В последовавшей за этим паузе всем было слышно, как молодой Николас мягко сказал, что Вайолет (его четвёртая) берет уроки пастели; он, правда, не знает, не уверен, есть ли в этом смысл.
— До свидания, тётечка, — сказала Джун, — мне пора идти.
И, поцеловав тёток, она вызывающе окинула взглядом гостиную, ещё раз сказала: «До свидания» — и вышла. Казалось, ветер пронёсся по комнате следом за нею, словно все сразу вздохнули.
Но, прежде чем кто-нибудь успел вымолвить слово, произошла третья сенсация:
— Мистер Джемс Форсайт.
Джемс вошёл, слегка опираясь на палку, закутанный в меховую шубу, которая придавала ему неестественную полноту.
Все встали. Джемс был такой старый, и он не появлялся у Тимоти уже около двух лет.
— Здесь жарко, — сказал он.
Сомс помог ему снять шубу и невольно восхитился тем необыкновенным лоском, каким отличалась вся фигура отца. Джемс сел — сплошные колени, локти, сюртук и длинные седые бакенбарды.
— Что это значит? — спросил он.
Хотя в его словах не было никакого явного смысла, все поняли, что он подразумевает Джун. Его глаза испытующе скользнули по лицу сына.
— Я решил приехать и сам все узнать. Что они ответили Крюгеру?
Сомс развернул вечернюю газету и прочёл заголовок: «Правительство будет действовать без промедления — война началась».
— Ах! — сказал Джемс. — Я боялся, что они отступятся, увильнут, как тогда Гладстон. На этот раз мы разделаемся с этими людишками.
Все смотрели на него поражённые. Джемс! Вечно суетливый, нервный, беспокойный Джемс с его постоянным: «Я вам говорил, чем это кончится!», с его пессимизмом и осторожностью в делах! Было что-то зловещее в такой решительности этого самого старого из всех живых Форсайтов.
— Где Тимоти? — спросил Джемс. — Ему следовало бы поинтересоваться этим.
Тётя Джули сказала, что она не знает. Тимоти сегодня за завтраком был что-то неразговорчив. Тётя Эстер встала и тихонько вышла из комнаты, а Фрэнси не без лукавства заметила:
— Буры — крепкий орешек, дядя Джемс, сразу не раскусить.
— Гм! — сказал Джемс. — Откуда у вас такие сведения? Мне никто ничего не рассказывает.
Молодой Николас своим кротким голосом сказал, что Ник (его старший) проходит теперь регулярный курс военного обучения.
— А! — пробормотал Джемс и уставился в одну точку — мысли его перенеслись на Вэла. — Ему надо думать о матери, — сказал он, — некогда ему заниматься военным обучением и всем этим, с таким отцом.
Это загадочное изречение повергло всех в полное молчание, пока он снова не заговорил.