В плену иллюзий
Шрифт:
Вечером на судне матросы с усердием принялись за крепкие напитки: из чего и как они были приготовлены, можно только гадать, но не исключено, какие-то из них попали на судно не без участия малолетних торговцев. Оргии продолжались примерно до трёх часов ночи. Люди расслабились, что и понятно, после такой трагедии. Боцман, который вообще никогда не был трезвый, дошёл до полной кондиции: словно бесноватый, с выпученными глазами бегал по палубе, что-то хрипел и зачем-то убрал трап, а вместо него положил доски, с которых сам же чуть не свалился в воду. Кто-то, не дойдя до своей каюты, почивал на полу в коридоре, а кому-то приглянулась палуба. Короче, сон застал каждого там, где ему было удобно. «Словно на пиратском корабле нахожусь после неудачного нападения, – подумал я, мучаясь бессонницей и выйдя ночью на палубу, – и корабль
– Серёжа, я смотрю, вам тоже не спится.
– Да как тут уснуть, Радий Александрович, – подхожу я к нему, – когда такое творится на судне. Я ещё от пожара да от гибели двух ребят как следует не отошёл, а по большому счёту, и мы все могли бы на воздух взлететь – от любого шороха просыпаюсь, а тут словно на пиратском судне оказался: того и гляди, бунт поднимут.
– Похоже… ладно, переживём и это несчастье. Меня больше неизвестность волнует: сможем ли мы продолжить экспедицию? Правда, сегодня вечером получили радиограмму, в которой нам предписывается находиться в порту Кисмайо до особого распоряжения. Вот надеюсь, что всё же нам найдут другое научно-поисковое судно: в этом районе их ещё несколько работает, но, с другой стороны, ведь у каждого – своя программа… так что вряд ли это получится… однако надежда умирает последней.
Наутро, оправдываясь у капитана за своё вчерашнее поведение, опухший боцман стал нагло врать, что это «научники» подпоили его и заодно – весь экипаж, так как спирт находится только у них. Если бы не они, то на судне всё было бы «чин чинарём», уж он бы за этим обязательно проследил. Из-за этого вранья Шубин, как руководитель экспедиции и, следовательно, наш шеф, имел неприятный разговор с капитаном, в котором он раскрыл ложь боцмана, ибо все ёмкости со спиртом опечатаны и находятся только в его каюте. Но всё равно настроение у него было испорчено на весь день. Боцман же, с нахальной рожей и со стеклянными глазами навыкате, ходит по судну гоголем в окружении винных паров и в ус себе не дует.
Наконец-то в сегодняшней радиограмме нашему судну предписывалось следовать на Мадагаскар, в порт города Диего-Суарес на ремонт, но, как назло, в океане свирепствовал циклон, и капитан «Спасателя», который потащит нас в Диего-Суарес, не решился покинуть тихую бухту Кисмайо. Он правильно поступил: ведь наше судно потеряло управление и при такой погоде будет себя вести абсолютно непредсказуемо, тем более с экипажем на борту.
Вечером протрезвевшие матросы вынесли на палубу гармошку и две гитары. Первый помощник милостиво махнул рукой с ботдека, и в тропической ночи над спящим Кисмайо зазвучали русские песни.
Циклон ушёл. Светило солнце. Погода была настолько тихой и спокойной, что уже и не верилось во вчерашнюю бурю и бушующий океан. Три дня нашей стоянки в этом, забытом Богом, унылом порту подошли к концу. В девять утра мы отшвартовались, и буксир, со скоростью семь узлов, потащил нас на юг, к таинственному острову Мадагаскар. По предварительным подсчётам, если мы будем двигаться с такой скоростью, то намеченной цели достигнем не раньше чем через пять дней, и, чтобы уложиться в эти сроки, нам придётся идти немного мористее, так как встречное Сомалийское течение, скорость которого достигает пяти узлов, и встречный летний муссон станут для нас существенной преградой.
Палубные матросы, весело переговариваясь и матерясь, продолжают уничтожать следы пожара и целый день с перерывами на обед – стучат молотками, чистят и скребут обгоревшие части судна. Машинное отделение тоже приводят в порядок: исследуют и уточняют материальные потери,
Скорость нашего передвижения оказалась значительно ниже, чем предполагалось, – два-три узла, и всё из-за сильного волнения в океане. Быстрее идти нельзя: может оборваться буксирный трос. Если так и дальше пойдёт, то доберёмся до места назначения не раньше чем к 5 июля, и сколько мы там простоим с ремонтом – неизвестно. Французская фирма «Секрен» уже радировала, что будет ожидать нас с 28 июня. Кроме того, получено разрешение на вход в территориальные воды Коморских и Амирантских островов. Нас постоянно, немного в отдалении, сопровождали стаи каких-то китообразных: то ли дельфины, то ли гринды. Я так и не разобрал.
Ну наконец-то! Радость небесная! В 16 часов 20 минут заработал спикер и вновь прозвучали вопли штурмана, возвестившие о «долгожданной» общесудовой тревоге, а вслед за тем Радий Александрович, являясь при тревоге наблюдателем, трагическим голосом объявил:
– По правому борту, угол атаки сорок пять градусов, вражеский торпедоносец выпустил торпеду. Она пробила борт в носовой части нашего судна, в районе 96 шпангоута, на один метр ниже ватерлинии.
Будучи, на случай тревоги, водолазом под номером три, сломя голову несусь на правый борт главной палубы, предварительно задраив иллюминаторы и двери в каюте и лаборатории. Спасательный жилет несу в руках. Прибегаю, как всегда, последним (кстати, я и в армии по тревоге всегда выбегал из казармы последним: за что мой командир злобно шипел на меня и обещал отправить служить «к арабам») – здесь уже истуканами торчали все водолазы и кто-то ещё, чьё назначение я пока не выяснил. После доклада о нашей готовности к работе по устранению пробоины получаем приказ от капитана на выполнение аварийных работ. Мы суетливо опускаем через аварийный люк всё необходимое имущество для устранения пробоины и спускаемся сами к месту аварии. Торопясь, накладываем на «отверстие» войлочную прокладку, подушку и специальным зажимом как можно сильнее прижимаем всё это хозяйство к «пробоине», после чего старший водолаз бежит докладывать капитану, что авария ликвидирована. Капитан спускается к нам. Внимательно всё осматривает и говорит: «Добро» – и вдруг замечает в трюме какие-то загадочные ящики, доселе им невиданные. С возмущённо-удивлённым выражением лица приказывает доставить сюда боцмана, который, как всегда с сонно-опухшей физиономией, обвиняет «научников» в этой «коллизии». Опять Шубин имеет серьёзный разговор с капитаном, в котором доказывает, что к этим ящикам мы не имеем никакого отношения.
В очередной раз отчудила повариха. Услышав сообщение об общесудовой тревоге и приняв торпедирование судна за истину, с перепугу и помня, что произошло с ней при первой тревоге, она залезла под брезент в спасательную шлюпку с мыслью: «Уж тут-то про меня точно не забудут», – где и затаилась, довольная своей смекалкой. Вскоре она задремала, а потом и уснула, убаюканная плеском волн… Боцман первый обратил внимание на отсутствие поварихи и, спьяну предположив, что та свалилась за борт, недолго думая, доложил об этом капитану. Капитан побледнел и, обречённо произнеся: «Час от часу не легче», приказал досконально осмотреть всё судно, но найти исчезнувшую повариху! Начались её кропотливые поиски, и наконец, случайно услышав богатырский храп, доносившийся из-под брезента, которым была накрыта шлюпка, обнаружили там сладко спящую повариху. После радостной находки капитан разрумянился и объявил поварихе «строгий выговор с предупреждением». Счастливая женщина, довольная, что осталась жива, тоже разрумянилась и приступила к работе на камбузе.
– Тревога закончилась на общую оценку «удовлетворительно», – объявил голосом конферансье по спикеру первый помощник капитана и помполит в одном лице, – а сейчас со своим новым патриотическим стихотворением выступит старший помощник капитана.
В спикере что-то защёлкало, загудело, раздался шелест бумаги и после надсадного прокашливания раздался завывающий голос старпома:
– Моя очередная поэма называется «Я Ленина не забуду никогда». – После чего, ещё раз кашлянув, завыл, словно резаный, видимо, считая, что только так и можно читать стихи, тем более поэму про «великого вождя всех народов»: