В плену
Шрифт:
– Gut, - говорит он, - Gut.
Хотя, что именно Gut, пока еще не знаю. Уголками глаза замечаю, что сюда бежит Василий, вприпрыжку ковыляет Август, а позади виновато семенит Алексей. На всей площади кипит работа: визжат пилы, стучат топоры.
– Weiter, - работай дальше, - переводит Василий. Продолжаю. День выдался на редкость удачный. Еще несколько ударов, и пень трещит. Топором ловко попадаю в сплетение корней, и половинки разваливаются. Алексей суетится и пытается поставить одну половинку, но она еще тяжела, и это ему не удается.
– Чем
– так переводит Василий вопрос коменданта.
– Пеньки колол, - Василий пристально и неодобрительно смотрит мне в глаза, - дескать, ты эти шутки оставь, - однако переводит.
– Spezialist!
– радостно вскрикивает гауптман. Теперь он явно заинтересован и обращается прямо ко мне, а не к переводчику.
– Так точно, специалист!
– Gut.
– Так точно, - отвечаю, - Gut.
Специалистов, и вообще хорошую и умелую работу, немцы обожают. А сегодня работа у меня спорилась, словно нарочно для демонстрации.
Комендант о чем-то пространно говорит, что в переводе Василия звучит так:
– Он говорит, что ты красиво работаешь, а он красивую работу любит.
На этом разговор со мной кончается, и комендант, сопровождаемый Августом и Василием, обходит участок, где работает наша команда. Но, в общем, похоже, что он недоволен и, показывая на груду пней и на пильщиков, что-то выговаривает обоим сопровождающим.
Когда комендант уходит, работа опять стихает. Не работаем и мы с Алексеем, а, опершись на большой пень, обсуждаем событие. На меня оно произвело большое впечатление.
Вдруг вприпрыжку и прихрамывая, прямо к нам бежит чем-то обрадованный Август. Мы его не боимся и за работу не принимаемся, а лишь вопросительно смотрим. Захлебываясь словами и тыча пальцем себе и нам обоим в грудь, он быстро и многословно что-то рассказывает.
– Verstehen nicht, - перебивает Алексей.
Спохватившись, что он и в самом деле забыл про переводчика, Август бросается за Василием, который опять задремал в будке. Меланхолично позевывая, подходит Василий. Август, потирая руки, переступая на месте и перебивая сам себя, разливается словами, а Василий монотонно переводит:
– Он говорит, чтобы вы работали быстрее. Гауптман обещал ему, когда вы расколете все пни, пустить его на две недели в отпуск. Он поедет к себе домой, в Австрию, к своей семье и внукам, которых он так давно не видел.
– Вот новости. Еще чего захотел? Ему ехать в отпуск, а нам для этого быстрее работать. Скажи ему, Василий, что быстрее мы не можем.
Должно быть, Август по нашим вытянутым лицам и сам догадался, что его отпуск нам не светит. Дальнейшие его слова Василий переводит так:
– Говорите, что вы хотите? Он все, что может, будет вам носить.
Переглянувшись с Алексеем, начинаю перечислять: - По полбуханки хлеба на день.
– Супу немецкого, - вставляет Алексей.
Не успел я сказать "а еще табаку", как Василий, до этого молчавший, отворотясь в сторону и брезгливо морщась, цедит сквозь зубы:
– Дурак, к крестьянам просись.
А ведь я, действительно,
– К бауерам хочу, - выпаливаю я.
– Bauern? Bauern? Sehr schwer. Sehr schwer, - озадаченно качает головой Август. Теперь к крестьянам предпочитают не отдавать, так как рабочие нужны самим. Даже наоборот, отбирают от крестьян и отправляют в Германию.
Однако что не сделает с солдатом желание вырваться в отпуск. Не дождавшись перевода, Август стремглав летит в комендатуру, а минут через пятнадцать назад. Тыча пальцем мне в грудь, торжественно объявляет:
– Du wirst zu den Bauern geben. Alles Schluss, - широким жестом показывая на груду пней.
– Du, - это он Алексею, - Nein! Du bist Offizier!
– добавляет, горестно разводя руками.
Все это мы поняли без переводчика и все остались довольны. Алексей, по-моему, и не стремится работать у крестьян. Ему неплохо в лагере, так как он фельдшер и подрабатывает частной практикой, поставленной у него довольно широко. Зато я рад без памяти. Я опять вырвусь из лагеря и попаду к крестьянам. Обмана я не боюсь, немцы слово держат и нас не обманывают никогда. Здесь это известно всем.
Теперь все пошло быстрее - за день колем по 10-12 пней, как пишут в наших газетах, норму выполняем на тысячу процентов. Алексей работает мало ему спешить некуда, но я работаю за двоих. Сейчас нас очень хорошо кормит Август, должно быть, отдавая свой паек, так как других ресурсов у него нет. Ежедневно он пересчитывает расколотые пни, а также остающиеся, и если сделано много, радуется непомерно.
Проходит дней десять, и площадка, прежде заваленная пнями, пустеет. С обеда делать нам уже нечего, сидим с Алексеем, с которым за это время крепко сдружились. Завтра наши пути разойдутся и, как здесь это постоянно бывает, - навсегда. А говорить не о чем. Алексей подробно, вставляя медицинские термины, рассказывает о работе своего желудка. Грустно это ведь знаем оба, что расстаемся навсегда. Хочется сказать что-то значительное, а нужных слов нет. А может быть, и всегда так бывает?
С утра зарядил нудный дождь, и утренняя поверка идет без проволочек. Мокнуть Ивану Ивановичу не хочется, и он поскорее отправляет команды, чтобы самому уйти под крышу. Вызывает мой номер и велит оставаться в блоке. Когда команды уходят, спрашивает: почему меня оставили? Услышав, что ухожу к крестьянам, смеется и напоминает:
– Смотри, когда вернешься, чтобы была поллитровка.
Сижу один в бараке. Дождь не унимается, и по стеклам текут ручейки. Около полудня зовут в комнату полиции, где в капюшоне и клеенчатом плаще, с которого натекло на пол, меня ожидает конвоир.
В регистратуре комендатуры, где конвоир меня оставляет, только двое. За столом писарь, а у противоположной стены, напротив, в низко надвинутой шляпе мой новый хозяин.
Он тем временем, пристально меня разглядывая, по-русски, но с заметным латышским акцентом спрашивает: