В плену
Шрифт:
Всё же выход был найден. Иван Фёдорович вступил в РОА, где и попал в специальную часть. Часть эту потренировали в суровых условиях почти безводного режима и послали в армию генерала Роммеля в Африку. В начале 1943 года в мире произошли два крупнейших события: были разгромлены немцы под Сталинградом, о чём нам хорошо известно, и они же были разгромлены в Африке, о чём нам почти ничего не известно. Однако второе событие по своему масштабу и значению было не меньшим, чем Сталинград. Англо-американцы разгромили и пленили немецкую армию Роммеля и их союзников, которая была вдвое больше, чем армия Паулюса под Сталинградом.
Ивана Фёдоровича эта блестящая победа порадовала несравненно меньше, чем Сталина, так как именно тогда он второй раз попал в плен, только теперь в английский.
Это помогло. Ивана Фёдоровича освободили и после краткого допроса зачислили во вспомогательные войска. Кто-то затем, оценив его тренированность, физические и другие данные, перевёл в десантный батальон. Так при открытии второго фронта в июле 1944 года Иван Фёдорович был сброшен на парашюте на французскую землю. Однако столь неудачно, что угодил прямо в расположение противника. Зная, что парашютистам-десантникам у немцев может не поздоровиться, Иван Фёдорович быстро расстался с английской формой и тут же надел другую, стащив её с мёртвого. Этим мертвецом оказался русский военнопленный, один из многих, строивших укреплённый район на побережье Ла-Манша и в числе многих там же и погибший при высадке англо-американцев. Так Иван Фёдорович в третий раз попал в плен, и опять к немцам.
Вот как удивительно складывались некоторые судьбы в эту бурную эпоху. И, право же, Бухгалтер и Иван Фёдорович прожили эти годы настоящей жизнью, достойной человека, а не его бледной тени, и не жизнью духовного раба. Да они и считали эти годы лучшими в своей жизни, считали их какими-то озарёнными. Должно быть, человек и делается по-настоящему свободным, когда ведёт азартную игру, ставкой в которой является собственная жизнь.
Выходной день нам даётся раз в две недели - через воскресенье. Так как в этот день мы не работаем, то вполне логично, что уменьшается и наш паёк. Мы называем выходной день голодным и не любим его. Всё же после обеда начинается гулянье. Гулянье обычное, деревенское, так как большинство из нас - жители деревни и ничего другого не видели. Нет среди нас женщин, но это не помеха, так как их отсутствие вполне компенсируется прирождёнными артистами.
Сейчас столы и скамьи отодвинуты к стенам, и посреди образовавшейся площадки ставится табуретка, на которую садится гармонист. Гармонист играет и сам себе подпевает, упорно глядя вниз. Вскоре по бокам его становятся два парня, одетые под женщин. Они без брюк, и их голые ноги обвязаны наподобие юбок. В рубахи набиты тряпки, что должно изображать бюст, а на голове такие же тряпки, подвязанные под подбородком. Хотя всё это грубо, но прирождённый артистизм при весьма похожих ужимках создаёт впечатление, что стоят ухарские и пьяноватые девки. Парни громко поют или, по их терминологии, "кричат" непристойные и не совсем хорошо зарифмованные частушки. Нас это веселит, и мы, собравшись тесной толпой, взрывами хохота выражаем своё одобрение. Когда вокальная часть иссякает, мы под музыку той же гармошки парами начинаем ходить по кругу. Наше медленное хождение постепенно переходит в танец. Танцуем мы кадриль, по большей части, как два партнёра, но иногда второй танцует под даму.
Нередко пение и танцы происходят по землячествам и носят местный колорит. Тамбовские поют и танцуют "Тимоню" - красивый, поэтичный и, вероятно, старинный танец с пением. Своеобразен также саратовский и новгородский фольклор. Последний, увы, испорчен влиянием Петербурга-Ленинграда и имеет черты так называемого городского романса. Вся эта простая, неловкая, грубоватая, немного наивная, но идущая прямо от сердца народная самодеятельность оставляет чувство прикосновения к чему-то милому и родному. Как она далека от той вымуштрованной и холодной официальной самодеятельности, от всех этих ансамблей песни и пляски, в которых ничего нет от народной души, а есть дрессировка, акробатика и пение по всем правилам музыкальных наук.
В дальнем углу нашей большой подвальной столовой под
В выходной день нам даётся также прогулка. На полтора - два часа мы можем подняться из подвала и выйти на маленькую площадку, обнесённую высокой проволочной оградой. Но эту возможность мы почти не используем. После жизни взаперти снаружи нам кажется холодно и неуютно, особенно, если стоит пасмурная или прохладная погода. Кое-кто выйдет на несколько минут и спускается обратно. Многие и вообще не выходят, а предпочитают сидеть внизу. Наше поведение напоминает повадки птиц, долго живших в клетках и с неохотой их покидающих. А еще - многих горожан, выходящих из своих удобных квартир только в силу крайней необходимости.
Немца, нашего коменданта, сместили и заменили другим. Было ли это отражением волнения французов 20 июля или чего-то другого - сказать трудно. Новый - грузный пожилой фельдфебель с мясистым злым лицом - сразу берёт круто. Первым делом он пресекает нашу торговлю с немцами, которым мы сбываем наши поделки, главным образом домашние туфли, а в обмен получаем хлеб, картофель и лук. Для этого комендант в конце каждой смены дежурит у решётки, разделяющей нашу и немецкую бани. Место у решётки служило рынком, так как ни туфли, ни продукты в шахту не пронесёшь. Это не исключило торговлю совсем, но значительно её затруднило, чем сильно ударило по нашему продовольственному бюджету. Вероятно, комендант хочет этим уменьшить расхищение и порчу шлангов, достигшую, по словам немцев, больших размеров. Должно быть, для этого же он стал проводить обыски в постелях. Он также стал контролировать врача и сильно ужесточил получение освобождений по болезни.
Взялся новый комендант и за французов, хотя здесь у него так гладко не получилось. Среди них он нашёл двух евреев. И пока французы работали под землёй, он вывел их на двор шахты и устроил то, что немцы обычно делали с евреями. Заставлял их подолгу бегать по кругу и проделывать упражнения "ложись - вставай", выбирая для этого на дворе самые грязные места. Но когда дневная смена кончилась и французы поднялись "на гора", произошло невероятное - французы взбунтовались. Они, как были чёрные и мокрые, вместо бани побежали на двор и с громкими криками окружили коменданта. Они кричали, что это их товарищи и такие же французские солдаты, как и они. Что они не позволят так с ними поступать и бросят работу. Хотя это был явный бунт, но комендант отступил. С одной стороны, на закате 1944 года немцы были уже не те, что раньше, а с другой, несомненно, повлияла французская стойкость и сплочённость. Русские не только за еврея, но и за своего соотечественника не вступились бы никогда.
Ретивость коменданта не имеет границ. Сейчас он напустился на самого хозяина шахты. Тот, должно быть, видя, что война идёт к концу и Гитлеру не сдобровать, задумал на этом погреть руки. Он решил попридержать уголь пригодится, дескать, и потом. А нашу даровую силу стал по возможности использовать на разных вспомогательных работах, нужных для будущего: на подготовке новых лав, пробивке штреков и бремсбергов, перекладке железнодорожных путей и т.п. Ведь за все такие работы в дальнейшем придётся платить. Комендант эти плутни раскусил и несколько вспомогательных бригад заставил распустить, а людей из них перевести в углекопы. Было ли это сделано по его настоянию или вследствие других причин, я не знаю, но в числе других была ликвидирована и наша бригада, а нас перевели в углекопы и распределили по разным лавам и сменам.