В подполье Бухенвальда
Шрифт:
— Да, котелок у тебя толковый! Прямо надо сказать, котелок у тебя варит, — говорю я. — А колодки зачем притащил?
— А вот смотри, — и «Москва» показывает мне колодки с аккуратно выдолбленными внутри вместительными; углублениями, — тут тоже можно кое-что пронести через браму.
— А ты что, собственно, собираешься проносить через браму?
— Как что? Оружие, конечно. По винтику, по пружинке, по детальке. Эх, не хотел тебе говорить прежде времени, но мы уже кое-что принесли. Только не полностью.
— Как принесли? Что принесли? Где вы все это прячете?
— Пока храним в старом подвале под прачечной. Там стенка разобрана, ну вот мы и оборудовали местечко.
От неожиданности я не нашелся, что ответить этому бывшему вору, но в голову пришли слова Ивана Ивановича Смирнова, предупреждавшего, что можно ожидать больших неприятностей, если связаться с этой бесшабашной компанией.
25
Фурколонна — большая повозка, запряженная людьми.
— Ты понимаешь, Валентин, патроны тоже можно доставать, только нужно забросить несколько человек в пристрелочные цеха, — горячо шепчет «Москва» мне на ухо.
— Ладно. Иди спать. Что-нибудь придумаем. А сейчас спать хочу. Иди спи, — но весь остаток ночи спать мне уже не хотелось.
Мысли, какие только мысли не толпились в голове. Значит, даже здесь, в самом логове зверя, ничто не может подавить волю человека к свободе. Даже те, кого считали самыми ненадежными из наших людей, с громадным риском для жизни, под угрозой страшных мучений беззаветно идут на все, чтобы обеспечить успех общего дела. Нет ничего невозможного для наших советских людей.
— Валентин, ты немецкое оружие хорошо знаешь? — спросил меня Иван Иванович при очередной встрече.
— Хорошо — не хорошо, но знаю. А что?
— Ну, а какое немецкое оружие ты знаешь?
— Пистолеты знаю, пожалуй, всех систем; приходилось пользоваться. Ну, винтовку знаю, гранаты. Вот пулеметом немецким не пользовался, но думаю, что сумею разобраться, ведь я пулеметчик.
— Ну вот и хорошо. Тогда пойдем со мной. Только организуй охрану из надежных ребят, — и вечером, незадолго до отбоя, мы направились в малый лагерь. Несмотря на сгущающуюся темноту, я сразу замечал своих ребят, идущих впереди, плетущихся сзади или разговаривающих где-то в стороне. Охрана на месте.
Возвратился я как раз в тот момент, когда репродукторы прохрипели команду отбоя, а по темным улицам Бухенвальда мелким горохом рассыпались свистки лагершутцев. В моей штубе сидел Николай Кюнг и немец с красным винкелем — лагершутц.
— Где ты был так долго? В общем, у крайнего левого окна спальни на твоем флигеле «С» все время должен дежурить надежный человек. Лучше из коммунистов. Две вспышки фонарика с угла 15-го блока — и ты сейчас же весь «груз» передаешь через окно умывальника с первого этажа. Там будет ждать наш человек. За внешнюю охрану твоего блока не беспокойся, это мы обеспечим, но чтобы здесь, внутри… чтобы ни один лишний человек. Ты меня понял?
— Понял. Все будет в порядке.
— Ну, желаю удачи. Через час можешь начинать, а мне пора, — и ушел вместе с лагершутцем.
Через час в умывальной комнате нижнего этажа собрались командиры рот, разведчики и весь актив будущего ударного батальона. В нижнем белье, поеживаясь от холода и переступая босыми ногами
— Ты не знаешь, чего он нас собрал?
— Не знаю. На фронте что-нибудь новенькое, наверно.
— А! И ты здесь, Федя. Это что за «Совет в Филях»?
— Молчи, сейчас узнаешь.
А в это время Данила приносит длинную скамью и грязное ведро с торчащими из него тряпками мешковины. В коридоре слышится покашливание постового.
— Товарищи! — тихо говорю я. — Многие из наших людей и сейчас с сомнением относятся к нашей работе. Многие еще думают, что это простое самоуспокоение, для очистки совести. Некоторые числятся в наших рядах до тех пор, пока это их ни к чему не обязывает. Настало время еще раз, более тщательно пересмотреть людей и уже раз и навсегда решить — можем ли мы полностью довериться тому или иному человеку. Если еще сегодня каждый знает только своего командира, а об остальном может только догадываться, то уже завтра каждый будет твердо знать о существовании подпольной организации, потому что ощутимо, в собственных руках будет держать довольно веское доказательство. Вот поэтому я требую, чтобы командиры были абсолютно уверены в этом каждом. Если в отношении кого-нибудь возникает хоть малейшее сомнение, то пусть он пока ничего не знает. А сейчас… Давай, Данила!
Радостно улыбающийся Данила, как радушная, гостеприимная хозяйка, накрывающая стол для дорогих гостей, встряхивает чистое полотенце и расстилает его на скамье.
— Я не удивлюсь, если Данька сейчас горячие пельмени подаст, — шутит кто-то.
— И по чарочке, по сибирскому обычаю…
— Он же хохол. Скорее вареники или галушки подаст.
— Ще краще, ще краще, хлопцы, — смеется Данила, сверкая ровными зубами, и, порывшись в ведре, выкладывает на полотенце тяжелый тускло поблескивающий сталью маузер.
— О це вам вареники, — говорит он. Дружным вздохом отвечают ему застывшие от изумления «хлопцы».
— А о це галушки, — и рядом с маузером ложится грозный парабеллум. — А це мабуть пельмени? — и тупоносый аккуратный офицерский вальтер ложится на полотенце. — А це прочая закуска. — И Данила выкладывает гранату несколько необычной формы.
Неподдельный восторг светился в глазах собравшихся, и все руки непроизвольно рванулись к оружию.
— Стоп, товарищи. Начнем по порядку, — и я взял в руки маузер. Кто знает эту систему, отходи и не мешай другим. Времени у нас очень мало, а оружие нужно изучить так, чтобы можно было учить других.
И началось тщательное изучение. Кто-то заранее подумал и изготовил учебные патроны, а ребята, как люди военные, быстро освоили особенности вражеского оружия и по очереди заряжали, разряжали, собирали, разбирали, любовно оглаживая каждую деталь.
В следующие ночи при тех же мерах предосторожности и внешней охране помещения командиры рот по очереди проводят занятия с командирами взводов, а потом те в свою очередь со своими бойцами. И странное дело, чем больше людей проходило эти ночные занятия, тем больше изменялся облик всего батальона. Старшины столов, на обязанности которых лежало делить пищу и следить за чистотой, на глазах превращались в командиров, а разношерстно одетые, голодные, измученные каторжным трудом хефтлинги — в подтянутых, дисциплинированных бойцов. По вечерам все чаще стали слышаться шутки и смех, распоряжения столовых звучали как команды и выполнялись безоговорочно, это уже была не толпа арестантов, это была организованная и крепко спаянная масса. Люди поверили в организацию, в свою силу. Люди подняли голову.