В подполье можно встретить только крыс
Шрифт:
Савасеев пришел ко мне. Я выслушал его и сказал, что с этим я сам разберусь. Я распределил Савасеевское поручение между офицерами отдела и по выполнении доложил начальнику штаба. Когда закончил, то спросил у Петрова:
– Скажите, у нас введена система командования через головы непосредственных начальников?
– Не понимаю.
– Объясню. Вот это задание, которое я Вам доложил, получено полковником Савасеевым от Вашего заместителя, минуя меня.
– Но я могу часть своих обязанностей передать своему заместителю.
– Можете! И я даже посоветовал бы сделать это возможно быстрее. Только я Вам заранее скажу, что
– Ну, хорошо! Раз Вам так неприятно, я буду давать Вам распоряжения лично. Но за собой я оставляю право вызывать любого оператора непосредственно, не ставя Вас в известность... И если Вы будете запрещать идти по моему вызову, буду на Вас накладывать взыскания.
– Неожиданный для меня этот разговор, Василий Иванович, не этому мы Вас в академии учили. Чтоб выпускник академии Фрунзе не уважал работу операторов это совершеннейший казус.
– Речь не об операторе, а о Вас, лично. Надо лучше беречь свой престиж.
– Мой престиж генерала и преподавателя ничем никогда не подорван.
Больше недоразумений по сути работы оперотдела не было, но мелкие недоразумения даже возросли. Петрову доставляло истинное удовольствие подчеркивать свое служебное превосходство. Вот, мол, я - недавний выпускник академии - начальник штаба, а ты - бывший начальник НИО и нач. кафедры - в моем подчинении. Чтобы подчеркнуть это, он любое мое новаторское предложение отбрасывал, что называется "с порога". В начале я пытался доказывать свою правоту и убеждать. Потом, увидев, что ему доставляет удовольствие отвергать все мои доказательства, без обоснований, опираясь только на имеющуюся у него в руках власть, я избрал другую линию поведения.
Когда он, с ходу отвергнув мое предложение, начинал по поводу него отпускать "остроты", я с безразличием говорил: "Мое дело предложить, Ваше принять или отвергнуть. Суть моего предложения вот в чем". В нескольких фразах я излагал предложение и замолкал. Василий Иванович - быстродум и человек весьма самоуверенный. Очень высокого мнения о своих дарованиях. В результате часто принимает необдуманные решения. И, не дай Бог, кто-нибудь начнет возражать против такого решения. Обидится, примет высокомерную позу, упрется. Но если ему возразят не настойчиво, просто выскажут сомнение, он способен перерешить, принять более благоразумное решение.
С тех пор, как я занял позицию - "мое дело предложить - Ваше решить; я на своем предложении не настаиваю" - не было ни одного случая, чтобы мое предложение не было принято. Это все свидетельствует о высокомерии и повышенном самолюбии при безусловном наличии здравого смысла.
Наш командарм, Александр Федорович Репин, был человеком иного склада, чем Василий Иванович. Коренастый, с широким простецким лицом, он буквально светился доброжелательностью, несмотря на очень серьезное выражение лица.
Со мной у Александра Федоровича сложились особые отношения. Летом 1961 года он со своей женой - красивой, доброй и умной - Александрой Васильевной и я с Зинаидой Михайловной и сыном Андреем лечились в одном и том же санатории. Александра Федоровича очень интересовала работа моей кафедры, а так как расспрашивать он был мастер, то я прочел ему своеобразный, импровизированный курс лекций. Представляясь ему в связи с прибытием к новому месту службы, я не знал, как отнесется он ко мне, теперь штрафнику, и старался ничем не выдать, что я его помню. Но он, выслушав доклад, очень тепло улыбнулся, подошел ко мне, пожал руку и, задержав ее в своей, спросил: "А как Зинаида Михайловна? Как Андрей?" - подчеркнув тем самым, что все помнит. Затем сказал: "Александра Васильевна Вас хорошо помнит. Просила передать Вам искренний привет и приглашение заходить к нам".
Однако я никогда не воспользовался этим приглашением. И мне кажется Александр Федорович оценил этот мой такт. Тогда еще я догадался, а после узнал достоверно, что существовало указание держать меня в изоляции от генералитета. Выполнялось это указание неукоснительно. Обходил его один Репин, но обходил своеобразно. Во-первых, через наших жен. Во-вторых, через различные совещания. Как правило, меня приглашали на все совещания высших руководителей армии, проводимые Репиным. На этих совещаниях он обязательно просил меня высказать свое суждение и непременно находил в них какие-то полезные мысли и подчеркивал это при подведении итогов совещания, одновременно указывая на мой преподавательский и научный опыт и авторитет. В третьих, - через учения.
Ни одно учение, руководимое Александром Федоровичем, не обходилось без меня, как начальника штаба руководства. И вот эти несколько дней мы были всегда вместе. И говорили, говорили. Вернее, снова, как и в санатории, Александр Федорович "выдаивал" из меня военные знания. Политические темы не затрагивались, даже мимоходом. В этом тоже проявился исключительный такт Александра Федоровича. Ему очень хотелось помочь мне вернуться в исходное положение. Мне стали впоследствии известны его доклады командующему войсками Дальневосточного фронта генералу армии Крейзеру обо мне. В этих докладах он, блестяще характеризуя меня по работе в армии, доказывал необходимость моего возвращения в академию.
Генерал-лейтенант Репин Александр Федорович был, безусловно, выдающимся военачальником и очевидно достиг бы высоких постов. Но нелепый случай оборвал его жизнь. Это было уже после моего ареста. Выходя из вертолета, его любимого транспортного средства, он попал под вертящееся крыло и ему срезало голову. Эта трагедия послужила исходным пунктом для взлета В.И. Петрова. Он стал командовать армией. Потом получил пост начальника штаба Дальневосточного округа. Затем, в качестве главного военного советника, помогал Менгисте душить эфиопский народ. Теперь, в звании генерала армии, занял пост главкома Дальнего Востока.