В подполье можно встретить только крыс
Шрифт:
Гинзбург перенес воспаление легких, осложненное туберкулезной интоксикацией. Он только за день до ареста был выписан из больницы и у него на руках был бюллетень (освобождение от работы).
Микола Руденко - инвалид войны. Огромная рана в крестцовой области не закрылась, только затянулась тонкой пленкой, сквозь которую наблюдаются колебания внутренних органов. Ему нужен специальный режим, пользоваться которым в тюремных условиях он не сможет.
Об этом мы и написали соответственно прокурору РСФСР и прокурору УССР.
Мы просили учесть болезненное состояние арестованных и назначить им меру пресечения, не связанную с арестом. В частности, мы выражали
В "антидиссидентскую" кампанию включилась правительственная "Известия". Она опубликовала корреспонденцию В. Апарина и М. Михайлова "Контора господина Шиманского" (24 февраля 1977 года) и "Открытое письмо" С. Л. Липавского с послесловием к нему Д. Морева и А. Ярилова (5 марта 1977 года).
Чем же новым просветили нас "Известия"? В первой из названных публикаций берется группа советских эмигрантов и утверждается, что все они агенты ЦРУ. Доказательств, разумеется, никаких.
"Разоблачения" С. Липавского имеют еще и частную цель: оклеветать еще двух членов Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений - Владимира Слепака и Анатолия Щаранского. Последний в письме С. Липавского прямо назван агентом ЦРУ. И хотя оба эти заявления абсолютно безосновательны, меня они очень взволновали. Я почувствовал, что по крайней мере в отношении А. Щаранского готовится арест. Я прервал свою загородную работу над "Буднями" и к вечеру 8 марта был в Москве. 9-го разыскал по телефону Щаранского. Он был у Владимира Слепака. Предложил встретиться. Анатолий дал согласие придти ко мне, но при этом добавил: "Если вас, конечно, не смущает мой "хвост". Он у меня сейчас очень большой". Я ответил в том смысле, что к "хвостам" привык, даже к собственным. Договорились о времени встречи.
Чувствую, время приближается. Подхожу к окну и смотрю на дорожку, ведущую к моему подъезду. Вскоре на ней показалась плотная группа людей. Среди них глаз сразу выделяет А. Щаранского и В. Слепака. Иду и открываю дверь на лестничную клетку. Люди приближаются. Подходя к двери, Анатолий шутит: "Петр Григорьевич! Здесь сопровождающие двух категорий - мои и чужие. Моих впускать, остальных не надо!" И он, пропустив в дверь Владимира Слепака и Захара Тэскера, вошел и захлопнул дверь. Перед дверью остались двое.
– А где же вы третьего потеряли?
– спросил я.
– На улице вас, вроде бы, шестеро было.
– Нет!
– возразил Толя, - нас было семь, не считая тех, что в двух машинах остались. Тe двое, что шли за нами, и те, что в машинах, ведут теперь наружное наблюдение за домом.
Просидели мы часа два. Шла обычная дружеская беседа, но меня не оставляло чувство тихой тоски. Такое чувство, какое бывает, когда прощаешься с дорогим человеком и не знаешь, придется ли встретиться когда-нибудь. Угроза ареста
Я смотрю, как выходят, быть может, в последний раз в жизни на моих глазах дорогие мне люди. И сердце мое заполняет, рядом с болью, отвращение и гнев. Тe двое нагло смотрят на моих друзей, стоя у них на пути так, что приходится проходить буквально впритирку. И как только мои друзья проходят, те "лбы" пристраиваются за ними вплотную. Дрожа от сдерживаемого гнева, закрываю дверь и снова иду к окну. Вижу, какой-то тип помчался по дорожке на улицу Льва Толстого. Вскоре из подъезда выходят мои друзья. Сопровождающих с ними уже трое. Плотной группой шестеро движутся к улице Льва Толстого.
Иду к другому окну, в столовую, откуда просматривается та улица. Вижу, как разворачиваются, вопреки правилам уличного движения, наезжая на тротуары, две легковые машины. В каждой двое - водитель и пассажир. Тот тип, что бежал по дорожке, стоит и наблюдает за разворачиванием машин и поглядывает на подходящую "шестерку".
Я смотрел вслед моим друзьям, пока они не скрылись. Сопровождающие по-прежнему шли вплотную. Не отставали и автомашины, хотя для этого им приходилось грубо нарушать правила уличного движения.
И думалось мне: Бедный мой народ! Как же тебя грабят! Лишают возможности общаться с лучшими сынами твоими. И средств, которые отнимают у тебя же, для этого не жалеют. Ну, вот сейчас: сам я видел двух, и еще двух, и четырех в двух автомашинах. Всего, значит, восемь. А если перевести на сутки, да учесть выходные, то, значит, надо помножить на четыре. У них же семичасовой рабочий день. Следовательно, не восемь, а ТРИДЦАТЬ ДВА ЧЕЛОВЕКА НАБЛЮДАЮТ ЗА МОИМИ ДРУЗЬЯМИ. И если даже это наблюдение не только за А. Щаранским, но и за В. Слепаком, то и в этом случае по 16 человек на одного. Сколько это в деньгах? Наверное, немало. Ведь это же не тунеядцы, а "ответственные работники". Расход, явно не на бедную страну рассчитанный. Поэтому - БОГАТЕЙ, СТРАНА! БОГАТЕЙ БЫСТРЕЕ! У ТЕБЯ МНОГО ОТВЕТСТВЕННЫХ РАБОТНИКОВ, не сомневайся, БУДЕТ ЕЩЕ БОЛЬШЕ.
Следующее утро началось со звонка в дверь. Принесли телеграмму: "Ежедневно таскают допросы. Жду ареста". Пишет женщина, муж которой, уехав в командировку на Запад, не вернулся. За это "преступление" мужа, ее лишили материнских прав и полтора года продержали в лагере (была приговорена к четырем годам, но в связи с Международным годом женщин амнистирована). Теперь вот навис новый арест. За что? Можно даже и не спрашивать. Это судьба очень многих из тех, кто уже репрессировался по политическим мотивам. Найдут за что. Даже если ты сидишь тише мыши. Ну, а если ты еще и жалуешься на что-то или обижаешься на безосновательное осуждение в прошлом и насильственное разлучение с грудным ребенком, то лагеря просто не избежать.
Не прошло и часа, ВТОРОЙ звонок. Открываю дверь. Вижу мужчину, женщину, а за ними троих детей - мальчиков. Приглашаю зайти. Но мужчина пытается объясниться, не заходя в квартиру: "Мы вам не знакомы. У нас просто тяжелое положение, и мы хотели бы, если можно, посоветоваться". Подходит моя жена, и мы, уже оба, понимая, что начался обычный диссидентский день, повторяем приглашение войти. Заходят. Вскоре мы уже знаем грустную историю семьи Волощук - Александра и Любови. Уже скоро ВОСЕМЬ месяцев, как они не имеют ни жилья, ни работы.