В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках

Мак-Нил Уильям

Напротив, в Западной Европе шло активное совершенствование оружия. Любое заслуживающее внимания нововведение с неимоверной быстротой распространялось по дворам правителей, оружейным мастерским и, наконец, по полевым квартирам действующих армий. Неудивительно, что очень скоро европейские образцы оружия в качественном отношении намного обогнали арсенал правителей остальных стран цивилизованного мира. Превосходство европейских армий в вооружении и выучке на поле боя в войне 1593–1606 гг. стало неприятным открытием для турок-османов, чья конница впервые столкнулась с организованным ружейным огнем [128] . Русским этот отрыв западных соседей открылся в ходе Ливонской войны 1557–1582 гг. [129] Азиатским странам не повезло — они столкнулись с технологическим превосходством Запада не в начале XVII в., а позже, когда разрыв мог быть преодолен после прохождения почти неизбежной

фазы поражения и завоевания каким-либо европейским государством. В результате исключительный по масштабу европейский империализм XVIII–XIX вв. стал реальностью.

128

Halil Inalcik, «The Socio-Political Effects of the Diffusion of Firearm in the Middle East», in v. J. Parry and M. E. Yapp, eds., War, Technology and Society in the Middle East (London, 1975), pp. 199–200.

129

Richard Hellie, Enserfment and Military Change in Muscovy (Chicago, 1971), pp. 152 — 68.

В этой связи стоит отметить, что второй бронзовый век в Азии (так же, как и первый) наделил военной мощью малое число пришельцев, которые властвовали над покоренным населением благодаря монопольному обладанию царственным вооружением — колесницами, опиравшимися на укрепления в древности; артиллерией при поддержке конницы во втором случае. Китай в эпоху династии Мин и Япония при сегунах Токугава были исключением— однако Китаем после завоевания маньчжурами также правила маленькая группа чужеземных завоевателей. Одна Япония осталась этнически однородной — потому и неудивительно, что только здесь осталась возможность воззвать к необходимости общенациональных усилий с целью осуществления решительных политических, технологических и общественных реформ для противостояния угрозе европейской экспансии. Более нигде в Азии недоверие и неприязнь между правителями и подданными не позволили отреагировать подобным образом.

В XV и XVI вв. могущественные азиатские властители не могли распознать этой угрозы, поскольку тогда европейцы выступали в привычных ролях купцов и миссионеров, а буйства иностранных матросов были обычным явлением для портовых властей. Даже превосходство европейских кораблей в водоизмещении, мореходности и вооружении не насторожило местных жителей — ведь эти суда вначале были столь редкими гостями…

Необходимо упомянуть, что сразу по знакомстве с морской мощью пришельцев малые торговые государства забили тревогу. Некоторые из них обратились к могущественнейшему из мусульманских владык— османскому султану. Турецкие власти отреагировали строительством флота на Красном море — в первую очередь, для защиты святых мест, а при необходимости-для действий в Индийском океане. Турки послали артиллерийских инструкторов на отдаленную Суматру, где те усилили оборонительные возможности местных мусульманских правителей. Однако эти шаги имели в Индийском океане лишь местный и ограниченный успех, поскольку являвшиеся мастерами средиземноморского стиля морского боя османы мало что могли противопоставить современной тактике пушечного боя.

Последнее утверждение нуждается в кратком разъяснении. Средиземноморский стиль морского боя с античных времен предполагал таран и абордаж, что, в свою очередь, требовало легких, быстрых и маневренных галер с большим экипажем из гребцов и морских пехотинцев. Подобный флот также представлял собой сухопутную армию, стоило кораблям причалить к берегу, а их командам — приступить к осаде крепости или мирному поиску питьевой воды. Позднее, в XIII в., появление всепогодных парусных судов внесло усовершенствования в тактику средиземноморского стиля. Новые суда задействовали арбалет в невиданном прежде количестве и могли уверенно держать противника на расстоянии. Торговые суда ни в чем ином и не нуждались.

Еще более резкие изменения произошли в результате появления усовершенствованных пушек в конце XV в. — европейские мореходы быстро поняли, что революционизировавшие ведение войн на суше пушки могут с равным успехом сделать это и на море. Прочные парусники, которые уже ходили по Атлантике, могли быть переоборудованы в пушечные корабли, сравнимые по огневой мощи с бастионами, разработанными в тот же период военными инженерами для защиты крепостных стен. Обладавшие необходимой маневренностью подобные плавучие бастионы были одинаково пригодны и для наступления, и для обороны. Как и в случае с обстрелом крепостных стен пушками несколько ранее, огонь по легким судам имел катастрофические последствия — с той разницей, что до появления самолетов и подлодок в XX в. кораблям с тяжелой артиллерией на море противопоставить было нечего.

Результатом стали крупномасштабные изменения во флотских делах. Скоростные средиземноморские галеры оказались легкой добычей корабельной артиллерии. Столь же беззащитными оказались и торговые суда Индийского океана; их легкая конструкция была оптимально приспособлена к муссонным ветрам, однако делала невозможным размещение мощных пушек (отдача которых для легких судов имела те же последствия, что и попадание выпущенного ими ядра).

Пушки, разработанные французами и бургундцами

в 1465–1477 гг. превосходно подходили для размещения на прочных тяжелых кораблях. Единственным усовершенствованием был лафет, поглощавший отдачу при выстреле откатом назад: таким образом, орудие оказывалось в удобной позиции для перезаряжания (возвращение орудия при помощи рычагов на огневую позицию требовало от расчета точности и слаженности). Новые орудия оказались столь тяжелыми, что для сохранения остойчивости судна потребовалось расположить их возможно ниже. Для этого пришлось прорубать орудийные порты почти на уровне ватерлинии и снабжать их прочными герметичными крышками на время переходов. Корабль, построенный в 1514 г. для короля Англии Генриха VIII, определил основные характеристики класса судов, для которого мощность бортового залпа стала столь же значимой, сколь собственно мореходные качества. Семьдесят лет спустя сэр Джон Хокинс снизил высоту носовой и кормовой надстроек, чтобы улучшить мореходность боевых кораблей королевы Елизаветы. Благодаря этим нововведениям «артиллерийская революция» XV в. состоялась и на европейских океанских судах — теперь они обрели подавляющее превосходство над любым флотом любого другого континента.

Тяжелые пушки, которые являлись почти обязательными и для торговых кораблей, способствовали поразительно быстрому установлению европейского владычества над Америкой и Азией (началось соответственно в 1492 и 1497 гг.). Легкая победа португальской эскадры над многократно превосходящими силами мусульманского флота у порта Диу в Индии (1509 г.) наглядно продемонстрировала превосходство дальнобойного (до 200 метров) вооружения европейцев над традиционной тактикой абордажа южных морей. Старые приемы оказывались бесполезными против ядер; несмотря на кажущуюся неприцельность дальнего огня, пушечным судам следовало лишь сохранять дистанцию.

В Средиземном море закат старой абордажной тактики и восход атлантического стиля морского боя запоздали. Вплоть до заключения в 1581 г. перемирия, прервавшего на столетие боевые действия испанского и османского флотов, галеры оставались основной ударной силой на Средиземноморье [130] . Именно то обстоятельство, что основным морским противником были турки, и не позволило испанцам посвятить себя идее пушечных судов столь же всецело, сколь это сделали голландские и английские контрабандисты и пираты, ставшие грозой Иберийских колониальных империй. Когда сын Карла V Филипп II Испанский (правил в 1556–1598 гг.) потерял терпение и решил вторгнуться в Англию, флот, собранный для этой цели, был приспособлен скорее для ближнего боя, нежели пушечной дуэли. Да, основу Великой Армады составляли построенные для трансатлантических переходов галеоны, несшие достаточное количество орудий — однако недостаточная маневренность не позволяла им успешно бороться со сравнительно малыми и проворными английскими судами. В свою очередь англичане не могли уничтожить прочные галеоны одним пушечным огнем, так что основной причиной постигшей испанцев катастрофы был шторм у берегов Шотландии на обратном пути.

130

См. у John F. Guilmartin, Gunpowder and Galleys, предметное рассмотрение рационализма, на котором зижделась консервативная тактика средиземноморских флотов.

Тем не менее поражение Армады было вполне естественным и продемонстрировало непригодность средиземноморской тактики в открытых морях. Мыслившие старыми шаблонами испанцы и турки не имели ни малейшего шанса противостоять океанской морской мощи Голландии, Англии и столетием позже — Франции. Последующий переход морского превосходства к державам северо-западной Европы во многом способствовал упадку средиземноморских земель, ставшему очевидным в первой четверти XVII в. Корабельные пушки голландцев и англичан перекрыли средиземноморским народам последний выход из угрожавшего им экологического и экономического тупика — тупика, так искусно исследованного Фернаном Броделем [131] .

131

Fernand Braudel, The Mediterranean and the Mediterranean World in the Age of Phillip II, 2 vols. (New York, 1972, 1973).

Рынок утверждает свой контроль

Важной особенностью европейской морской мощи XVI в. был ее квазичастный характер. В Англии, например, Королевский флот только начал отделяться от торгового; большинство встретивших в 1588 г. испанскую Армаду кораблей было торговыми судами, обычным источником дохода которых являлось сочетание торговли с набегами. В самой Армаде насчитывалось 40 вооруженных купеческих судов и только 28 специализированных боевых кораблей [132] .

132

Garrett Mattingly, The Defeat of the Spanish Armada (London, 1959), pp. 215 — 16).