В погоне за звездой
Шрифт:
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Такие ночи, восхищенно думала Джуд, бывают только в старых фильмах, где молодой ковбой поет романтические серенады своей девушке. Они ехали по черной дороге меж лугов ранчо, и было такое впечатление, что они одни во всем Вайоминге. Даже во всем мире.
— А ведь я могла бы привыкнуть к этому, — прошептала она, не до конца сознавая, что высказала вслух свое заветное желание.
Он удивленно покосился на нее.
— К чему? К прогулкам под луной?
— Нет. Я говорю об одиночестве…
—
— Да нет, я имею в виду другое, — сказала она, загадочно смеясь, впрочем, совсем не желая поднимать эту тему. Всегда трудно говорить о вещах, которых и сам не понимаешь. — Сначала, когда я увидела ваш край из самолета, он показался мне пустыней из пустынь. Теперь я начинаю понимать, что можно жить отдельно от всего мира и в то же время не чувствовать себя одиноким.
Лаки остановил машину у обочины и выключил мотор. Затем отстегнул ремень безопасности, положил руки на руль и уставился на Джуд долгим взглядом.
— Я так и живу, — согласился он. — Но, правда, я родился и вырос на ранчо, поэтому тихая жизнь мне кажется вполне нормальной, а другие, возможно, сочтут ее унылой.
— Ты всегда себя так чувствовал? — Она отстегнула свой ремень безопасности. — Словно ты принадлежишь этой земле?
— Всегда. Когда мне исполнилось пять лет, я уже хорошо усвоил урок, преподанный отцом и Баком. Не земля принадлежит нам, а мы — земле. Мы лишь ухаживаем за землей, чтобы передать ее в целости и сохранности нашим потомкам.
— Мне нравится эта идея. — Она нарисовала перед собой картину: девочка и мальчик рядом с отцом, такие же кареглазые и темноволосые, обласканные западным солнцем. — Так, значит, у тебя никогда не возникало желания работать где-нибудь еще, кроме ранчо?
— Ни разу. Не то чтобы меня принуждали, нет. Если бы я захотел жить в городе, никто не смог бы меня отговорить, — заявил он. Джуд тотчас вспомнила Кейт. Интересно, жалеет ли она, что переехала в город? — Я всегда знал, что родился для жизни на ранчо, это моя судьба. — Он окинул взглядом поля, расстилавшиеся на много миль вокруг. — И я никогда, ни одной секунды не мечтал о другой работе. Знаешь, когда я впервые сел на трактор? В шесть лет. Родители и дед учили меня правильной жизни.
Он покачал головой и повернулся к Джуд.
— Мне всегда бывает жаль тех людей, которые вынуждены заниматься не тем, что им нравится. Человек, который любит свое дело, выполняет его не из-под палки, а по доброй воле, вкладывает в него душу.
Его лучезарная улыбка осветила Джуд и словно бы рассекла темноту ночи, окружавшую их.
— А ты? Ты всегда хотела быть журналистом?
— Я мечтала, выпускать журнал. Мне хотелось делать что-то нужное людям. И мне нравится видеть результат своих трудов повсюду — в ресторане, в аэропорту, в подземке, везде, где есть люди.
— Женщины читают «Мужчину месяца»
— Некоторые да. И потом, знаешь, хоть Нью-Йорк и многонаселенный город, однако там себя чувствуешь гораздо более одиноким, чем, скажем, у вас в Тихом Заливе. Там тебя почти никто не знает и никто не позвонит твоим родителям и не сообщит, что ты разглядывала в журнале голых мужчин.
— Почти голых.
— Почти голых, — согласилась она с полуулыбкой, вспомнив, как Лаки настоял, чтобы они фотографировали его на лошади в одежде. Но это была единственная его победа над ней. — Конечно, я и не думала, что буду редактировать такой журнал, как «Мужчина месяца», когда была девчонкой…
— Возможно, так было спокойней для твоей матери. — Лаки не успел подумать как следует, и потому эта фраза сорвалась с его губ помимо воли. — Извини, — спохватился он. — Я забыл, что твоя мать умерла.
— Ничего, все в порядке. Я давно пережила эту боль, — только не могу слышать с тех пор пожарной сирены, подумала она про себя.
— Как это произошло? Она болела? Или несчастный случай?
— Был самый канун Рождества… — начала Джуд.
Она никогда никому не рассказывала эту историю. Отец учил ее скрывать горе, переживать его в одиночестве. Так она и поступала и постепенно изгнала из памяти подробности несчастной ночи. Однако не все. Изредка память как бы вспышками возвращала ей некоторые детали той ужасной беды и заставляла холодеть кровь. В такие моменты Джуд снова чувствовала себя пятилетней девочкой.
— Мы все легли спать, но я пробралась вниз и спряталась под креслом отца, надеясь увидеть Санта-Клауса.
— Я в детстве поступал точно так же, — сказал ей Лаки. — Но я залезал на крышу.
— В декабре? — удивилась она.
Лаки обнял ее за плечи тем самым мягким жестом, каким обнял впервые на крыльце. Тогда они сидели на качающейся скамейке под темным небом и звездами, и легкие прикосновения его руки заставляли биться ее сердце в десять раз быстрей обычного.
— Ну, я же не всю ночь там просиживал, — проговорил он с еле заметной улыбкой.
Удивительно, что он вырос таким ответственным. Ведь его улыбка говорила об изрядной доле упрямства и своеволия. А такие дети с трудом поддаются воспитанию. Вероятно, его с детства выручало обаяние. Возможно, он им пользовался, чтобы получить что-нибудь вкусное. А когда повзрослел — чтобы завоевать женское сердце.
— Итак? — голос ворвался в ее мысли, которые уже начинали обретать фривольный оттенок. — Ты, кажется, говорила о той ночи, когда потеряла маму.
Сегодня не хотелось говорить о таком кошмаре. Эта ночь — для романтических историй, а не для ужасов.
— Я не понимаю, как это связано с нашей прогулкой.
— Помнишь, мы решили лучше узнать друг друга?
— Пожалуй, — согласилась она.
— Перед тем как залечь в постель, — продолжил он свою мысль.