В поисках апполона.
Шрифт:
Но чем дальше, тем больше росла во мне симпатия к Павлу Ивановичу. Понравилось на первых порах еще и то, что он серьезно и явно совестливо воспринял мои не слишком тактичные обвинения, оправдывал, как водится, коллекционеров тем, что они губят бабочек значительно меньше, чем промышленность и скотоводство, в чем, конечно, есть определенная доля правды. Потом очень внимательно и с раздумчивой обстоятельностью воспринял он мои размышления о микрозаповедниках энтомофауны и даже высказал очень здравую мысль, что именно коллекционеров можно было бы с большой пользой привлечь для присмотра за заповедниками и — главное! — для восстановления в первую очередь кормовых растений, а потом и для разведения
— Коллекционер много ли выловит? — оправдываясь, негромко говорил Павел Иванович. — Даже одна самка, оставшаяся в живых, откладывает большое число яиц… А вот если кормовые растения уничтожить, то ни одной бабочки не останется, это уж точно.
И я вспомнил прекрасное «Эльдорадо», на которое скот не гоняют, и потому, может быть, оно и осталось таким до наших дней. Ведь не только бабочек, но и всякую жизнь — флору, фауну — легко уничтожить (да уже уничтожено сколько!) именно из-за перевыпаса скота. И я вспомнил еще о Синей Поляне на перевале Гиссарского хребта и что именно на ней собирались сделать постоянный лагерь геологов…
— Да, согласен с вами в какой-то мере, Павел Иванович, — сказал я. — Но согласитесь и вы, что если коллекционеров несколько и если каждый из них выловит несколько десятков ценных и редких бабочек, да еще будет куколок, гусениц, даже яички собирать, то…
— Да, — помолчав, согласился Павел Иванович, — вы тоже правы. Ограничения для коллекционеров должны быть.
…Коллекцию Павла Ивановича я смотрел через два дня. К тому времени идея новой поездки, зарожденная им, успела окрепнуть, пустить корни, превратиться из авантюрной, полудетской фантазии в нечто почти реальное, осуществимое, она стала обрастать конкретными деталями. В трех местах на Алтае побывал Павел Иванович со своим напарником два года назад, и каждое из них было любопытно по-своему, в каждом летали определенные бабочки, очень красивые. Одно место — самое дальнее, два — поближе, но дальнее зато, по словам моего тихоголосого соблазнителя, было сущим раем…
С ним по соблазнительности могло сравниться то место, где водились Клариусы, и не только они, но и Фебы, и желтушки разные (кроме Авроры), и эребии, а чуть позднее тоже прекрасные Парнассиусы Номионы, нечто среднее между Фебами и собственно Аполлонами, то есть Парнассиусами аполло.
На третьем месте по привлекательности стояло еще одно местечко на реке Катуни, в окрестностях которого летали ярко-оранжевые, почти красные желтушки Авроры.
Но все это пока со слов, и вот я ехал к Павлу Ивановичу смотреть.
Павел Иванович жил в новом микрорайоне, на окраине города, далеко от метро. Добираться до него мне пришлось довольно долго — больше часа… Очередной раз думал я: что же заставляет разных людей увлекаться бабочками? Чем привлекают эти летающие эфемерные создания, настолько привлекают, что серьезные взрослые люди готовы ехать за ними бог знает куда? Игорь Максимов рассказывал о тренере нашей сборной команды рапиристов, страстном коллекционере, которому, конечно, весьма помогали поездки сборной за рубеж; о молодом инженере, который был опасно подвержен алкоголизму, но выздоровел, чему способствовало как будто бы именно увлечение бабочками. А Крепсы, увлеченные настолько, что все мысли, все поступки их вертятся вокруг бабочек, и только их, пожалуй, и сны они видят исключительно о чешуекрылых… Кстати, в Ташкенте при прощании Крепс поведал мне об искусном фотографе бабочек — профессоре, докторе физико-математических наук,
Квартира Павла Ивановича оказалась удивительно чистой, ухоженной, никакого запаха от гусениц. Ведь он рассказывал о том, что выводит бабочек дома, что кормит гусениц и даже ездил за сто с лишним километров от Москвы за каким-то растением для кормления гусениц поликсены, что использует для этого даже соседние с домом деревья, надевая на ветку с гусеницами марлевый мешочек, чтобы защитить их от птиц… А где же куколки, ящики с экземплярами? Встретила меня и жена Павла Ивановича, Римма Ивановна, красивая голубоглазая украинка с типично украинской приветливой, мягкой улыбкой, и я мельком подивился, что опять не увидел скрытого и вполне понятного недовольства ее странноватым и беспокойным увлечением мужа. О, жены натуралистов-коллекционеров, вы заслуживаете специальных поэм — счастливы те, кто разделяет увлечение своего спутника жизни!
На кухне уже шли приготовления к ужину — Павел Иванович и Римма Ивановна ждали, что я приеду… И я со стыдом вспомнил, что когда Павел Иванович был у меня, то нечем было даже его угостить, да и сам я в тот день остался без обеда, потому что за разговорами с Павлом Ивановичем опоздал в магазины, которые в воскресный день закрывались рано.
— Сначала поужинаем? — спросил Павел Иванович приветливо.
Но так как ужин еще не был готов, Павел Иванович повел меня смотреть коллекцию.
Оказалось, что главные ящики располагаются в низеньком, наподобие длинной тумбочки шкафчике, стоящем в просторной прихожей. Они выдвигались и задвигались вертикально, как книги, очень компактно.
Осторожно доставал Павел Иванович и ставил передо мной ящики алтайской коллекции — сначала, разумеется, Парнассиусов, — и первое, что бросилось в глаза, это необычайная тщательность, аккуратность работы. В каждом ящике было от трех до пяти десятков бабочек, они размещались аккуратными, вертикальными рядами. Бабочки были расправлены прямо-таки виртуозно, по всем правилам: каждый усик, каждое крылышко приведены в соответствующее положение, и ни одной щербинки, ни одной потертости не было на великолепных, светлых, полупрозрачных одеждах многочисленных и разнообразных Аполлонов.
Трудно представить себе, что эти бабочки когда-то летали, подвергались превратностям судьбы, потом были пойманы, привезены в Москву… Только потом я узнал, что бабочек, пойманных на Алтае, Павел Иванович расправлял и накалывал в ящики в течение всей зимы…
Наверху над каждым рядом была приклеена маленькая этикетка с латинскими, тщательно выписанными буквами.
— Фебусы, Фебы… — тихо говорил Павел Иванович. — Вот Клариусы… А это Номион. Я его, правда, не ловил там, но вы, возможно, застанете, он позже летает…
Все эти Аполлоны были помельче Аполлониусов с Каржантау, но как-то более аккуратны, изящны. У Фебов больше красных пятен, причем нс слишком ярких, а Клариусы еще менее красно-пятнисты, но утонченны по форме и по рисунку. Были у Павла Ивановича и Аполлониусы, подаренные ему Максимовым, и тут я особенно отметил, что они все же более просты и как-то, может быть, грубоваты, нежели Клариусы, Номионы, Фебы. А я-то искренне считал их верхом совершенства! Или это извечное человеческое свойство — считать лучшим то, чего у тебя нет? И все же разные виды Парнассиусов было непросто различить.