В поисках апполона.
Шрифт:
— Как же вы отличаете их друг от друга? — спросил я. — Ведь они очень похожи…
— Ну что вы? — тихо воскликнул Павел Иванович, и в глазах его замерцали искры. — Они же совершенно разные! Вот, видите, у Фебусов красные пятна на передних крыльях, а у Клариусов и Номионов нет. У Клариусов в прикорневой части заднего крыла нет красного — это главное отличие, а потом, видите, зигзагообразная линия по краям. А у Номионов — штрихи по краю.
И чем больше вглядывался я, тем больше находил различий. Клариус, пожалуй, был самый неброский на первый взгляд. Но чувство меры в его окраске соблюдено в наибольшей степени, никакой резкости, перебора — изысканность, тонкий вкус. Я даже подумал, что есть в этой
В следующем ящике были совсем уж необычные Аполлоны — не белые, а желтоватые. Оказалось, это Парнассиусы Эверсманна, именно их обещал мне Павел Иванович в дальнем алтайском месте. Я смотрел на них и, кажется, уже видел суровое плоскогорье, покрытое тундровой растительностью, огненные россыпи жарков, пронзительно-голубые озера среди диких камней — именно так описывал Павел Иванович те места. Отчего же эта лимонно-палевая желтизна?
Итак, было ясно: мои благонамеренные планы спокойного написания очерка для журнала, методический разбор слайдов тянь-шаньской поездки, продолжение работы над двумя повестями, другие разнообразные дела, намеченные на лето в Москве, оттеснялись на неопределенный срок, а воображение рисовало все более яркими красками картины предстоящего путешествия по Алтаю.
В следующей коробке были бабочки, которые ошеломили яркой, пронзительной огненностью своей окраски, они тотчас напомнили ту самую Красную бабочку, от встречи с которой я был так счастлив в отрогах Гиссарского хребта под грозно сходящимися тучами, на холодном ветру у перевала… Желтушки! Колиас! Но не романови. Эти празднично, победно окрашенные бабочки назывались колиас Аврора, и обитали они, оказывается, в третьем месте из тех, которые рекомендовал мне Павел Иванович на берегу Катуни. Это их самцы были так победно и ярко окрашены, самки же на первый взгляд выглядели скромнее. Но лишь на первый взгляд. Серовато-коричневато-зеленовато-угольный, точечный пуантилистский рисунок на желтовато-зеленоватом фоне словно бы бархатных крыльев при ближайшем рассмотрении пленял своей сложностью и благородством. Если яркие самцы были вполне одинаковы, то самки различались порой довольно явно, и, чем больше я смотрел, тем больше видел: самцы при всей своей яркости более просты, более примитивны по сравнению с утонченными, изящными самками.
Желтушки, как выяснилось, наряду с Парнассиусами тоже были любимицами Павла Ивановича. И не только праздничные Авроры, но и гораздо более скромные тихе, кокандика — желтоватые с темным рисунком, на первый взгляд не слишком отличающиеся от наших обычных подмосковных, скромных и милых, оживляющих скудные окраины дачных поселков.
Но пожалуй, с особым, хотя и тщательно скрываемым волнением Павел Иванович достал ящичек с мелкими темно-шоколадными, а то и почти черными бабочками. Эребии! Или, по-нашему, чернушки — этакие черные хлопья, мелькающие в траве, словно бархатные лоскутки ночи среди яркого великолепия дня. Бабочки «не от мира сего», совершенно непохожие на других, но зато очень похожие друг на друга, словно члены тайного монашеского ордена — в темных плащах с таинственными знаками старшинства в виде круглых, разной величины глазков. Лигея, Медуза, Эфиопка, Циклоп… Близкие к ним бархатницы — Дриада, Памфил, Гиперант, Цирцея, сатир Энервата. Похожие на всех на них энеисы…
Все новые и новые ящички с эребиями и другими бархатницами доставал Павел Иванович, любуясь… Господи, какое же это бескрайнее море, думал я в который уж раз.
Жена Павла Ивановича, Римма Ивановна, уже несколько раз звала нас на ужин, а тихий подполковник показал лишь часть своей коллекции, которую он сам считал не только
За ужином я увидел совершенно очаровательную дочку Павла Ивановича, Наташу, одиннадцати лет и десятилетнего сына, Олега. Удивительно, что ни Наташа, ни Олег не переняли увлечения своего отца, хотя жена Римма частенько сопровождала раньше своего мужа в поездках. Воспитание, конечно, много значит, но бывают и врожденные склонности к тому или другому, и тут я опять оценил мудрую терпимость главы семьи: ему и в голову не приходило как-то навязывать свои склонности другим. И потом было тут, очевидно, нечто вроде ревности. Удивительной, странной ревности, если принять во внимание, что относилась она не к его любимым членам семьи, а к предметам его бескорыстного и в чем-то святого, может быть, увлечения. Он словно боялся, что даже его любимые родственники не слишком уважительными прикосновениями — словами даже! — как-то оскорбят его божество…
После ужина мы продолжили осмотр коллекции, я увидел дальневосточных бабочек — парусников Маака, ксутов, альциноев, серицинов, Парнассиусов аполло и Номионов, а также совершенно поразительных ночных — брамей, Артемид. Все это были подаренные или обмененные экземпляры — на Дальнем Востоке Павел Иванович пока еще не бывал. Дальневосточные бабочки были особенно прекрасны, необычны, некоторые казались даже тропическими, но мне ведь предстояла, очевидно, поездка в конце лета на Дальний Восток — меня уже пригласили! — а потому сейчас, на ближайшее время, в моем сознании прочно поселились красавицы Алтая…
Решено было, что я полечу числа 25-го, на десять дней, это оптимальное время, чтобы застать и Клариусов, и Эверсмани, и Аврор…
Еще в часы первого нашего долгого разговора в моей квартире я осторожно спросил Павла Ивановича, что движет им в этом оригинальном увлечении — ведь оно так далеко вроде бы от мужской, сугубо современной профессии военного технического специалиста. Он задумался по своему обыкновению, стараясь ответить серьезно и основательно, и в первый день не ответил. А теперь вдруг сказал, что готов ответить на тот мой вопрос.
Он достал несколько книг с полки, его фамилия значилась в списке авторов, некоторые главы были написаны персонально им. Книги были о свойствах металла. Павел Иванович исследовал возможность обнаружения трещин, раковин… Бездушный холодный металл — и хрупкие летающие создания, можно сказать, символ мирной, спокойной жизни… Любопытное сочетание! Тут-то Павел Иванович и признался мне своим тихим голосом, что всю жизнь хотел заниматься научной работой и начал было, но по некоторым обстоятельствам этого не получилось. И работа у него сейчас скучная, главным образом административная. А тут, с бабочками… Лицо подполковника опять начало тихо сиять. Ведь тут — поездки дальние, экзотические, тут — охота, тут — соприкосновение с красотой. Я опять вспомнил, как любовно, как ювелирно расправлен в ящичке каждый экземпляр…
— Сейчас собираетесь куда-нибудь, этим летом? — спросил я.
— Ну конечно. На Памир, на месяц…
— А на будущий год?
— На Чукотку думаю.
— На Чукотку? Какие же там-то бабочки?
— Что вы! — тихо воскликнул Павел Иванович. — Там прекрасные бабочки! Эребии, желтушки удивительные. Парнассиусы тоже могут быть…
— А на Дальний Восток не тянет?
— Тянет. Но туда потом. Сейчас самое трудное: Памир, Чукотка. Мне ведь сорок восьмой год, и со здоровьем не очень чтобы…