В поисках Библии: Тайны древних манускриптов
Шрифт:
В литературе, посвященной делу Шапиры, нередко упоминается автобиографический роман "Юная дочь Иерусалима" (1914), написанный по-французски дочерью Шапиры под псевдонимом Мириам Харри. К настоящему времени принято за аксиому, что и сама дочь была убеждена в виновности отца. Например, "Пэли-стайн Эсплорейшн Квортерли" в 1957 г. писал в редакционной статье, посвященной ожившему интересу к рукописям Шапиры: "Однако доказательством, значительно укрепляющим позицию противной стороны, является тот факт, что дочь Шапиры… как будто бы ничуть не сомневалась в правоте Клермон-Ганно, уличавшего Шапиру в подделке". И в научном издании столь нелепое заявление делается без каких-либо доказательств! Тем не менее оно выдвигается как веский довод против попыток профессора Мансура добиться пересмотра дела. Всякий, прочитавший книгу г-жи Харри, может убедиться,
Другой критик, М. X. Гошен-Готштейн, сумел вычитать очень многое из следующего отрывка в автобиографии г-жи Харри: "…она любила наблюдать за отцом, когда он тщательно переносил каждую надпись на большие белые листы, порой переписывая одно и то же слово по двадцать и даже по сто раз, пробуя располагать знаки в различных комбинациях". Но это описание относится к работе антиквара по разбору надписей на древней керамике. Шапира никогда не скрывал, что он был более или менее знаком с древним финикийским и набатейским письмом. Он серьезно увлекался древностями. Но ничто не говорит о том, что свое знание древнего финикийско-еврейского письма он использовал для изготовления фальшивых документов. Поскольку сам Шапира утверждал, что он посвятил много времени разбору текста фрагментов Второзакония, нет ничего странного и подозрительного в свидетельстве его дочери о том, что так оно и было.
Сколь подозрительным ни казалось бы ученым знакомство Шапиры с древними системами письма, все же нелепо приписывать его дочери обвинение собственного отца в фальсификации. Гошен-Готштейн, который пытался обосновать свои подозрения еще некоторыми выдержками из "Юной дочери Иерусалима", в конце концов заключает: "Возможно, что на участие в подделке его толкнуло желание показать свою образованность и одновременно улучшить материальное положение, с тем чтобы удачно выдать замуж дочь". Следует заметить, что дочерью на выданье была не Мириам Харри, в то время еще совсем ребенок, а ее старшая сестра. Все эти легковесные, искусственные доводы ничего не добавляют к прежнему обвинительному заключению. Даже Гошен-Готштейн вынужден признать, что "изготовить такую подделку было не под силу одному человеку".
Несмотря на все доводы за и против, несмотря на приобщение данных дела Шапиры к дискуссии по поводу свитков Мертвого моря, мы по-прежнему еще очень далеки от решения проблемы. И ведь рядом существует еще одна тайна. Никто не знает, где находятся рукописи в настоящее время. Полагали, что они скрыты в подвалах Британского музея, но руководство музея это отрицает. Однако они были там и подвергались повторному обследованию в 1884 г., после смерти Шапиры, а потому, хотя сотрудники Британского музея и О. К. Рабинович считают это вероятным, они никак не могли быть возвращены Шапире и сгинуть вместе с ним в Голландии. В архиве Британского музея хранится письмо вдовы Шапиры с запросом о судьбе рукописей, но остается неизвестным, каков был ответ и был ли он вообще, а также принимались ли по этому письму какие-нибудь меры.
Бывший редактор журнала "Искусство за год" А. С. Р. Картер в своих мемуарах "Вот моя повесть…" (1940) утверждает, что "после разоблачения он (Шапира) прислал жалобное письмо, полное извинений за доставленные неприятности и беспокойство, и с благодарностью принял от Британского музея несколько фунтов за свою некогда "бесценную" рукопись, которую предполагалось сохранить в назидание потомству. С этой скромной суммой он выехал в Амстердам (sic!) и там, в какой-то убогой гостинице, покончил с собой" [46] . Этим показанием как будто бы устанавливается тот факт, что Британский музей приобрел юридическое право на данную рукопись, но вопрос в том, стал бы музей хранить объект, заведомо признанный лишенным какой-либо ценности. С другой стороны, можно усомниться и в достоверности этого воспоминания Картера, который посвятил "Шапире, фальсификатору Библии", целую главу. Если Шапира в самом деле заключил подобную сделку, признав при этом сам, что документы были поддельными, то вряд ли он стал бы обращаться из Голландии к директору библиотеки Британского музея с последней, отчаянной мольбой созвать комиссию непредубежденных ученых для повторной экспертизы свитков.
46
Carter
Доведется ли нам когда-нибудь увидеть перед собой вещественные свидетельства, которые, возможно, раз и навсегда покончили бы с этой тайной? До профессора Мансура дошли сведения о том, что известный лондонский книготорговец Бернард Куоритч продал кому-то несколько фрагментов рукописей Шапиры, однако проследить их дальнейшую судьбу ему не удалось. Можно предположить, что это были другие рукописи, которые Шапира привез с собой во время своего последнего визита в Лондон. Есть еще одно направление, поиски в котором, насколько мне известно, пока не предпринимались. Г-жа Шапира упоминает в своем письме о двух фрагментах из Второзакония, которые она нашла в бумагах мужа и отослала профессору Константину Шлотману в Галле. Вероятность того, что эти фрагменты остались в Университете Галле, не может быть исключена и, пожалуй, заслуживает проверки. Есть еще один возможный источник: трансиорданское Вади-эль-Муджиб на "другом берегу Мертвого моря". Действительно ли так сыро в этих пещерах, как утверждал капитан Кондер? Не сохранились ли там какие-нибудь остатки рукописей? И если да, то не окажутся ли они по внешнему облику, манере письма, языку и содержанию сходны со свитками Шапиры?
Представляется вполне очевидным, что те обстоятельства, которые Шапира описал в связи с находкой текстов из Второзакония, не могут быть лишь плодом фантазии. Как сам важнейший факт захоронения свитков в пещерах, так и некоторые детали, например полотняные обертки, а внутри них не сразу распознанные "колдовские заклинания", представляют слишком разительные аналогии кумранским находкам, чтобы это можно было считать случайным, лишенным какого-либо прецедента или материального основания предвосхищением будущего на семь десятилетий. Даже если документы Шапиры подделка, все же кажется неизбежным вывод, что фабрикаторы знали или слышали о прежних находках рукописей в "моавских" или других "пещерах Мертвого моря".
Эпилог
Каждое открытие давно забытого текста, будь он выдающимся или же будничным по своему содержанию, помогало отодвинуть дальше в глубь времен ту завесу, за которой вся человеческая деятельность представляется нам тусклой и непонятной. Каждое открытие сообщает нам нечто новое о нашем прошлом, о том, как мы стали тем, что мы есть. Вот почему поиски ученых-романтиков были столь целеустремленными и почему они будут продолжаться: ведь предстоит сделать еще так много!
Завтрашний день может принести нам новые неожиданные находки, хотя никто заранее не предскажет, откуда именно их следует ожидать. Явятся ли они из заброшенных раннехристианских монастырей на Синае, из песчаных пустынь Северной Африки, из переплета какой-нибудь средневековой рукописи в европейском собрании или из потаенной библиотеки русского царя Ивана? Мы можем быть уверены только в том, что впереди нас ждет еще множество открытий. Опыт свидетельствует, что и почва Геркуланума, и тем более древние земли Египта, Палестины, Сирии и Месопотамии раскрыли перед нами далеко не все погребенные в них документы. У нас нет причины категорически исключать вероятность находок в будущем где бы то ни было — даже в местах с самым неподходящим для их сохранения климатом, как, скажем, в джунглях Центральной Америки, — новых письменных текстов.
Таким образом, перспектива на будущее остается благоприятной. Размышляя над судьбой библиотек Александрии, английский историк Эдуард Гиббон писал: "Когда я объективно суммирую всю безмерность прошедших столетий, весь ущерб, причиненный невежеством, и все печальные последствия войн, то поражаюсь не нашим потерям, а скорее тому, что мы все же обладаем такими сокровищами".
Но ведь Гиббон в конце XVIII в. мог знать лишь о малой доле удивительных находок, описанных в этой книге. С тоской о прошлом взирая на византийцев той поры, когда на них еще не обрушились с запада их крестоносные христианские собратья, он замечал: "Наслаждаемся мы или пренебрегаем нашими нынешними богатствами — все равно мы можем только позавидовать тому поколению, которое еще могло читать историю Феопомпа, речи Гиперида, комедии Менандра и оды Алкея и Сапфо". Во времена Гиббона знали лишь имена этих писателей; и все же, каким бы чудом это ни казалось, ученым и археологам нового времени удалось обнаружить те или иные сочинения, принадлежащие практически каждому из них.