В поисках цветущего папоротника
Шрифт:
Чуть спокойнее добавил:
– Кровь у тебя на рукаве, зацепило, видать. Дай, перевяжу. Больно?
– Не знаю, – Алесь смотрел на вытекающую струйку крови и удивлялся собственной бесчувственности. Рана как рана, но то, что он только что видел…
– Они же люди. Откуда, Иван Антонович, столько жестокости?
Кочубей помолчал, вздохнул:
– Известно откуда: от войны да несправедливости. Я, Алесь, старшой был, акромя меня у отца – девятеро, мал мала меньше. Детство да юность – всё пастухом в степи; почитай, в станице жить и не приходилось, какие уж там гимназии-семинарии. Ты ведаешь, я с грамотой не в ладах, а скажу тебе: в обычае у них так с врагами обращаться. Дома они свои защищают, за что их виноватить…
Урядник едва успел подхватить обмякшее тело товарища.
Не прошло и двух дней, как Кочубей появился в больничной палате рядом с Алесем. Устроился на соседней койке, оживлённо заговорил, словно не расставались:
– Ты, братец, брось: чуть что – сразу без памяти. Напугал ты меня. А за своих мы учёра-то сквитались… Точно, та банда: конь назаренковский у них под седлом стоял… Эх, тебя не хватало. Ты бы с пулемёта как застрочил, – расхохотался урядник, поглаживая забинтованную ногу. – Не серчай, не серчай, шуткую. Но стрелял ты лихо: вже и патроны кончились, а ты все палишь в туман…
– Между прочим, сами меня пулемётным инструктором назначили перед есаулом Шкурой, – огрызнулся Алесь, – вот и учился у пулемётчиков. Евграфыч-то многое мне успел показать, пока так не кончил…
Алесь потупился.
– Не шуткуешь? Верно, с пулемёта стрелять смог бы?
– В воздух-то что за хитрость… а в людей…
– Запомни, Алесь, – Кочубей рассердился так, что даже глаза посветлели, сошлись на переносице брови, – во врагов. В людей – нет, а во врагов – треба!
И тут же опять забалагурил:
– Нам за геройский подвиг и за ранения отпуск положен. Залечим раны, да поедем с тобой на Кубань. Мабуть, и хороши персиянки, а только наши девки – краше, сам увидишь. Пристроим тебе на рукав шинели нашивку за ранение, над ней – эмблему пулемётчиков, шитую золотом. Чем не жених? Любая краля польстится. Гляди, Алесь, из богатой семьи выбирай, каб земельки – вдоволь.
Вздохнул:
– Эх, как же хорошо у нас в степи по весне… душа расцветает, – и тут же застеснялся сказанного, – нешта я дюже расчувствовался. Стихи-то не забыл? Почитай про васильки, коли помнишь.
– Помню.
Негромко, нараспев читает Алесь любимые строчки:
– Ад родных ніў, ад роднай хаты…
Древними временами от стихов повеяло, когда собирали подневольных девушек на панском дворе с наказом золотые пояса ткать, повторяя узоры персидские. Но думки девичьи за окошко тянутся: там под голубым небом лес темнеет, река серебрится, рожь к земле клонится. А по обочинам поля – васильки головы подняли.
– …І тчэ, забыўшыся рука,Замiж персідскага ўзора,Цвяток радзiмы васілька [13] .13
Солнце медленно и лениво тонуло в сгустившихся багровых облаках, завершая длинный, бестолковый день: не дождались Алесь с Кочубеем поезда. А на станцию Акстафа надо попасть обязательно: там ждал урядник, с которым оставили они своих коней. Оттуда походным порядком на
– Эй, казачки, откуда и куда путь держите?
К Кочубею с Алесем подступился юнкер в распахнутой шинели. Бледное лицо, красные воспалённые глаза.
– Из отпуска после госпиталя, ваше благородие, – привычно отрапортовал Алесь, – направляемся в Персию, к месту дислокации части.
Юнкер покачнулся, дохнуло перегаром:
– Какая к чёрту дислокация, казаки, если со всех фронтов войска бегут. Что нам Персия и англичане, здесь надо родину-матушку защищать. Временное правительство войска собирает, подмоги требует.
– Я, ваше благородие, никому акромя государя-императора не присягал, – отрубил Кочубей. – Ваши енералы его приневолили отречение подписать, сами ту кашу и хлебайте.
– Ах ты, скотина! Ты за эти слова поплатишься! – в дрожащей руке появился наган.
– Сопли вытри, прежде чем в казаков стрелять, ваше благородие. На фронт, небось, не поспел…
Кочубей вырвал оружие, швырнул на землю, а самого юнкера с силой оттолкнул к сгрудившимся рядом приятелям, зашумевшим:
– Арестовать его! В суд! По законам военного времени!
– Слухав бы Бог пастуха, так всё стадо бы передохло, – усмехнулся Кочубей, – ходим, Алесь, надоели мне эти благородия хуже редьки горькой.
6
– Міхась, чаму дагэтуль курэй не пакарміў? – рассердилась Ева. – Просто беда: всё с книжкой да с книжкой. Как будто дома дел нету. І вады прынесці трэба. [14]
14
Михась, почему куры до сих пор не кормлены?.. И воду надо принести. (бел.)
– Сейчас, – белоголовый мальчонка захлопнул книжку, засунул её под резинку широких полотняных штанов и схватился за ведро. Пробегая по двору, дал подзатыльник младшему брату:
– Не буду табе чытаць ўвечары: ты абяцаў курэй пакарміць. [15]
– Сейчас, – кивнул головой меньшой, но с места не сдвинулся. Гусеница, переползающая с одного капустного листа на другой, полностью завладела его вниманием. Если бы так изогнуть ручки глиняного кувшина…
– Няма бацькі, вось і вырастаеце лайдакамі [16] , – вздохнула Ева.
15
Не буду тебе читать вечером: ты обещал кур покормить. (бел.)
16
Нет батьки, вот и растёте бездельниками. (бел.)
– Не, мы сейчас, – мальчишки переглянулись, засмеялись и занялись бесконечными хозяйственными делами.
Только когда сели ужинать, Михась вспомнил:
– Ева, цябе дзядзька Язэп клікаў. [17]
– Зноў? О, божа, – Ева подозрительно посмотрела на брата. – Ты ў чымсьці правініўся? [18]
Михась ответил безукоризненно честным взглядом и отрицательно покачал головой.
17
Ева, тебя дядька Язэп звал. (бел.)
18
Опять? О, Господи… Ты в чём-то провинился? (бел.)