В поисках джинна
Шрифт:
— Здравствуй, Саша! — дружно отозвались все присутствующие, и я почувствовал, как купаюсь в волнах всеобщего обожания.
Того, кого любит Гюли — любит весь мир, ну хотя бы весь Гюлистан. Это было приятно, но самое главное — я мог видеть Гюли-ханум, слышать её голос и смех, вдыхать аромат атласной кожи, смотреться в её бездонные изумрудные глаза с восхитительными черными стрелками… да, что там глаза! Лицезреть розовые ноготки на изящной ножке с тоненькой щиколоткой, кокетливо выглядывающей из малиновых шаровар — уже невыразимое блаженство.
— Любишь ли ты меня, Саша?
— Да! —
— Останешься ли ты со мной в Гюлистане?
— Да!
— А любишь ли ты… розы? — вкрадчиво проворковала восточная красавица.
С гор потянуло холодком, а от запаха роз немного замутило.
— Я мальвы люблю, — вырвалось у меня, и я сам себя за это возненавидел.
Какие мальвы? Я даже не знаю, как они выглядят!
Лицо Гюли исказила ярость, и почему-то напомнило мне лицо школьного учителя физкультуры, который был помешан на отжиманиях и кроссах. Вот точно с таким презрением он смотрел на тех, кто не любил отжиматься и бегать. Например, на меня.
— А розы — это просто окультуренный шиповник, — продолжил говорить я, как будто кто-то тянул за язык.
— Шиповник?! — женщины зашипели, как гремучие змеи, будто я сказал неприличное слово.
Гюли-ханум повела точеным плечиком и махнула в мою сторону шелковым платком, расшитым золотыми бутончиками. Служанки подхватили меня под руки и потащили по извилистой дорожке в сторону акведука, где забросили в заросли жутко колючего шиповника.
Не знаю, как долго я там пролежал, плача от боли и проклиная себя за то, что расстроил Гюли.
Роза в небесах постепенно гасла, бледнела, теряла лепестки. Красиво кружась, они падали на землю, рассыпаясь серебряной пылью. В Гюлистане наступила ночь.
В черном бархатном небе ярко вспыхнули звёзды, образовав надпись «Саша, вернись, я всё прощу. Жду тебя на нашем месте. Твоя Гюли».
Обрадовавшись, я вылез из кустов и поспешил к водопаду Хрустальной розы, но меня перехватил Захар Мамедович и силой заставил надеть рюкзак с конфитюром, который сковал мои движения. Алхимик раскурил волшебный кальян. Вместо розового, из кальяна повалил сизо-серый дым. Мне так не хотелось покидать Гюлистан, что я стал сопротивляться и звать на помощь…
Глава 3
Дорога прямоезжая
— Успокойтесь, Александр Александрович, — пытался образумить меня алхимик, крепко держа за шкирку. — Иначе мы никогда не вернемся домой!
Сопротивлялся я до тех пор, пока над головой не зашумели гигантские хвойные деревья, похожие на секвойи. Здоровенные темно-рыжие белки прыгали по веткам и бросались друг в друга шишками, а мы с алхимиком стояли на обочине безлюдной дороги, утопая по колено в снегу. Дорога показалась мне широкой, как футбольное поле.
— Доигрались! — с укоризной констатировал Захар Мамедович.
— Где мы? — спросил я, трясясь от холода.
— Угадайте с одного раза, — сказал алхимик, кивая на дорожный указатель, на котором аршинными буквами было написано:
Дорога прямоезжая Лукоморск-Киев.
До Лукоморска — 1000 верст.
До Киева — 1224 версты.
Я обессилено повалился
По дороге, издавая странные, непривычные звуки, двигалось удивительное сооружение отдаленно походившее на колокол величиной с девятиэтажный дом. На верхушке «колокола» торчал золотой штырь, в который бесшумно били голубые молнии, а на боку циклопической махины сияла гордая надпись, сделанная сусальным золотом:
Ступа № 40404.
Лукоморского завода
ментальноуправляемых
транспортных средств.
Арендатор Карачун Афанасий Авдеевич.
Регистрационный номер свидетельства
баба-йоги № 321123.
— Приветствую вас, путники! — раздался громогласный голос из поднебесья. — Принимаю заказы на грузовые перевозки. В ступе есть свободные места под офисы и склады. Работает баня и буфет.
Надпись стерлась невидимой рукой, а вместо нее на боку ступы возникло рябящее изображение сухонького пожилого человечка в пестрых одеждах со смешными желтыми бусами в руках. Каждая бусина была величиной с небольшое яблоко и человечек, по всей видимости, баба-йога Афанасий Авдеевич, перебирал их как четки.
— Здравствуйте! — крикнул я. Ну, мне показалось, что крикнул, а на самом деле прохрипел. — Помогите…
— Стойте, стойте, — зашептал мне на ухо Захар Мамедович. — Вы не понимаете! Это всего лишь пространственно-временной глюк, несуществующее настоящее. Нужно побыстрее раскурить кальян, пока всё не исчезло и мы не провалились в тартарары.
— На таком морозе раскуривать кальян? — чуть не плача, сказал я. — Да я уже губ не чувствую!
— Отрок совсем плох! — подтвердил громогласный голос баба-йоги Карачуна. — А ну-ка, поднимайтесь ко мне! Как вас занесло на прямоезжую? Без министупы, без самоходных саней, без ездовой печи! Туристы-экстремалы, что ли?
Через пять минут мы уже сидели за дубовым столом в просторном помещении под дугообразными расписными сводами. Комнату грела печка, украшенная изразцами с русалками, вдоль деревянных стен расположились сундуки и лавки, на столе красовался золотой самовар с серебряными ручками, стояло множество берестяных туесков с вареньями и соленьями. Я пил нечто жаркое, как лето, постепенно согревался, оттаивал, а Захар Мамедович с Афанасием Авдеевичем обсуждали достоинства розового конфитюра.
— В Гюлистане, говорите, такое производят? Слыхать слыхал, но самому бывать не доводилось. Зато бывал на острове Буяне и видел белку с алмазным напылением зубов, а ещё…
— А в Диванпуре вы, случайно, не были? — перебил я баба-йогу.
— В городе разноцветных рыб? Чур, меня, отрок. Не приведи небо туда попасть — обратно уже не выберешься.
— Подождите! Если вы знаете, что там всё плохо, значит, кто-то там побывал, вернулся и вам рассказал, — сказал я.
— Мудрый отрок, — покровительственно улыбнулся Афанасий Авдеевич. — Племяш мой, спецназовец Кузьма Черномор, бывал в Диванпуре. Еле ноги унес. Хотите, расскажу?
Я хотел, очень хотел, но Захар Мамедович стал возражать, говорить, что у нас совсем нет времени.