В поисках истины

Северин Н.

Когда она очнулась, в спальне прохаживался взад и вперед ее властелин. Заметив, что она открыла глаза, он подошел к кровати, и, устремив на нее суровый взгляд, от которого ей стало так жутко, что она не в силах была пошевелиться, он объявил ей твердым, холодным тоном, что, если она не выздоровеет, он вынужден будет заключить ее в дальний монастырь или в дом умалишенных.

— О России и о вашем прошлом советую вам совершенно забыть. Вы слишком долго со мною жили и слишком много про меня знаете, чтобы я мог отпустить вас на родину. Никогда не вернетесь вы в Россию и никогда не услышите о ваших родных, пока я жив; помните это и смиритесь;

вы в моей власти, зависите от меня одного, а у меня тысяча средств заставить вас мне повиноваться, — прибавил он с ударением на последнем слове.

И, по-видимому, он был прав, защиты ей было ждать неоткуда. Разве они не были формально обвенчаны? Кто же решится впутаться между мужем и женой, даже и в таком случае, если бы она пожаловалась кому-нибудь на свое положение, а ей и рассказать про свои страдания некому. Как везде, так и в Париже, она была окружена шпионами и вела более одинокую жизнь, чем в монастыре; там у нее были подруги, с которыми можно было делиться мыслями, а здесь ее ни с кем не оставляли одну, кроме русской княгини, с которой граф познакомил ее тотчас по приезде, но дама эта была так предана ее мужу, что Клавдия опасалась ее почти столько же, сколько его. Что тут было делать?

Как всегда, в минуты отчаяния, она вспомнила про свою таинственную покровительницу и написала ей по указанному адресу длинное письмо с описанием всех своих бедствий и опасений, умоляя о совете и поддержке.

Письмо это она отправила по почте через приказчика, принесшего из магазина какие-то вещи, купленные графом.

Человек этот, должно быть, очень удивился, когда, отослав под первым попавшимся предлогом ливрейного лакея, который ввел его в комнату, богатая и знатная графиня, краснея и запинаясь от волнения, передала ему запечатанное письмо и золотое колечко с рубином, умоляя со слезами в голосе отправить письмо, а колечко оставить у себя за труды и издержки. Он, наверное, подумал, что письмо было к любовнику, но плату за услугу предлагали слишком щедрую, чтобы отказаться от поручения (кольцо стоило около двухсот франков), и он его исполнил. Письмо дошло по назначению, и вскоре Клавдия получила на него ответ.

Ответ этот, как все, что исходило от ее названой сестры, достиг ее очень странным и неожиданным образом, через цветочницу, явившуюся к ней с букетом от графа.

Муж ее всегда заботился о том, чтобы у нее были живые цветы в гостиной, и нередко сам заходил в оранжерею заказывать их, но, каким образом попал ему в руки именно этот букет с запиской Марьи Филипповны, это так и осталось для Клавдии тайной. Содержание же записки было следующее: «Родные твои здоровы. Молитвами родителя, сестры твои обрели путь ко спасению. Крепись и уповай на Всевышнего, искус твой близится к концу, скоро и тебя озарит свет истины и любви».

Клавдия по-своему поняла таинственный смысл этих слов. Накануне она познакомилась у княгини Зборской с принцем Леонардом, который с первого же взгляда произвел на нее сильное впечатление, и вот не прошло и трех месяцев, а они уже так близки друг к другу, как брат и сестра по духу, как же после этого сомневаться в том, что пророчество сбылось? Свет любви и истины ее озарил, и наступил конец ее страданиям.

На это слушатель ее вне себя от восторга целовал ее руки и клялся всеми святыми, что посвятит ей всю свою жизнь.

XXIX

В блаженном упоении, они, как невинные младенцы, жили одним только настоящим, забывая

о прошлом и не заглядывая в будущее. Свиданиям их никто не мешал; граф из своего путешествия не возвращался, а принцесса Тереза была слишком поглощена своим лечением и мечтами о предстоящей ей новой жизни, чтобы по-прежнему интересоваться любовными похождениями своего супруга.

Она совершенно переродилась как нравственно, так и физически с тех пор, как подружилась с княгиней Зборской. От разговоров с новой своей приятельницей да от лекарств, которыми эта последняя ее лечила в ожидании пресловутого жизненного эликсира, она настолько поправилась, что могла мечтать о таких наслаждениях, о которых знала раньше только понаслышке и к которым относилась прежде с глубоким негодованием.

Наконец ингредиенты, необходимые для составления чудесного снадобья, были получены, и княгиня принялась за его изготовление.

Дело это хранилось в строжайшей тайне. Принцесса запиралась со своей приятельницей в молельне, чтоб толковать о своих надеждах и намерениях.

Прежде всего она, разумеется, поедет в Париж, и не с мужем, а с княгиней, которая посвятит ее во все прелести этого чудного города, где женщины нашли секрет оставаться всю жизнь красавицами и до преклонных лет прельщать мужчин и наслаждаться любовью.

Столько нового и интересного открыла ей княгиня Зборская, что ей было смешно вспомнить, какой она была дурой до сих пор. Муж изменял ей бессчетное число раз, а ей даже и в голову не приходило платить ему той же монетой. Жизнь ее проходит среди выживших из ума стариков и старух, тогда как она могла бы быть окружена блестящей молодежью, веселиться, тешиться одержанными победами над красивыми и остроумными поклонниками, как другие принцессы, королевы и императрицы, которые отлично умеют пользоваться выгодами высокого положения для счастья.

Изумительно ловко и искусно сумела княгиня Зборская открыть глаза на жизнь супруге принца Леонарда, — потому, может быть, что эта последняя никогда не слыхивала таких речей и что пересыпались они хитрыми комплиментами насчет ее красоты и ума. Так или иначе, но эликсир был изготовлен вовремя, именно тогда, когда принцесса Тереза узнала как нельзя лучше, как воспользоваться здоровьем и силами, которые он должен был ей доставить.

Результаты вышли блистательные: после первых же трех капель, принятых в каком-то густом и необыкновенно вкусном вине, принцесса Тереза почувствовала необычайный подъем духа и прилив бодрости и сил. Сердце ее забилось, как у здоровой пятнадцатилетней девочки; мысли, одна другой радостнее и веселее, зарождались в мозгу. Ей захотелось бегать и резвиться, петь, плясать. Нечаянно взглянув в зеркало, она себя не узнала в румяной, молодой женщине, смотревшей на нее сверкающими лихорадочным блеском глазами. Весело захлопала она в ладоши, посылая воздушные поцелуи своему изображению.

Ей все казалось теперь возможным и приличным, все, что только могло доставить ей удовольствие. Почему и ей тоже не путешествовать, не повидать свет и людей, как другие? Она богата, знатна, всюду ей будет оказан почетный прием, и теперь, когда болезнь, единственное препятствие, мешавшее ей наслаждаться жизнью, устранена, почему же не наверстать потерянного времени?

Про ребенка ей и вспоминать не хотелось; все такой же бледный и худой, как и прежде, с тупым выражением в выцветших, как у старика, глазах, он напоминал ей то время, когда она и сама была такая же.