В поисках любви

Митфорд Нэнси

Едва только Линда появлялась в свой день поутру и открывала лавку, как тотчас обшарпанную улочку заполняли автомобили во главе с электромобилем лорда Мерлина. Лорд Мерлин создавал лавке великолепную рекламу, рассказывая всем, что Линда — единственная, кому удалось раздобыть для него «Братца Фрогги» и «Le P`ere Goriot» [59] . Болтуны толпой повалили назад, в восторге, что к Линде опять открыт столь легкий доступ, и притом без Кристиана, — иной раз, правда, возникала минутная неловкость, когда они сталкивались нос к носу с товарищами. В этом случае они хватали первую попавшуюся книжку и спешно ретировались — все, кроме лорда Мерлина, повергнуть

коего в замешательство не могло ничто на свете. Он держался с товарищами чрезвычайно твердой линии.

59

Роман Оноре де Бальзака «Папаша Горио».

— Мое почтение, — произносил он очень выразительно, после чего сверлил их яростным взглядом, покуда они не отступали.

Все это наилучшим образом сказывалось на финансовой стороне предприятия. Вместо того чтобы из недели в неделю терпеть громадные убытки — нетрудно догадаться, из какого источника они возмещались — книжная лавка, единственная среди других подобных в Англии, стала приносить, красным доход. Борис удостоился от хозяев похвалы, лавке присудили медаль, которой украсилась вывеска, а товарищи в один голос объявили, что Линда молодец и партия может ею гордиться.

Остальное время посвящалось ведению для Кристиана и товарищей домашнего хозяйства — занятию, сопряженному с попытками удержать в доме череду прислуг и добросовестным, но прискорбно тщетным усилиям заменить их, когда они уходили, что совершалось обыкновенно в конце первой же недели. Товарищи вели себя не слишком любезно и внимательно по отношению к прислуге.

— Знаешь, быть консерватором не в пример спокойнее, — призналась мне как-то Линда в редкую минуту откровенности, делясь раздумьями о своей жизни, — хоть и нельзя забывать, что это не хорошо, а дурно. Но это занимает какие-то определенные часы и потом заканчивается, коммунизм же, кажется, пожирает всю твою жизнь и всю энергию. А товарищи — да, они невероятные досты, но иногда с ними теряешь всякое терпение, я точно так же злилась на Тони, когда он начинал рассуждать о рабочих. И то же самое чувствую, когда они рассуждают про нас — они, видишь ли, как и Тони, все понимают не так. Я и сама обеими руками за то, чтобы вздернуть сэра Лестера, но если они возьмутся за тетю Эмили и Дэви или даже за Пулю, то я не думаю, что буду стоять в стороне и смотреть. Вероятно, ни про кого нельзя сказать, что этот — рыба, а тот — в чистом виде мясо, вот что главная беда.

— Но все-таки, — сказала я, — есть разница между сэром Лестером и дядей Мэтью.

— Я как раз это и стараюсь все время объяснить. Сэр Лестер сидит себе в Лондоне и грабастает деньги Бог весть какими способами, но Пуля-то добывает их из земли и солидную долю снова вкладывает в землю, причем не только деньги, но и труд. Ты посмотри, сколько он делает всего, причем задаром — все эти нудные заседания, он и в совете графства, он же и мировой судья, и так далее. И он хороший землевладелец, он этому душу отдает. Ты понимаешь, товарищи не знают страну — не знали, например, пока я им не сказала, что за два шиллинга шесть пенсов в неделю можно найти прелестный коттедж с большим садом, а когда сказала — с трудом поверили. Кристиан, правда, знает, но говорит, что система никуда не годится, и, по-видимому, так оно и есть.

— Ну а чем все-таки Кристиан занимается? — спросила я.

— Да всем на свете, то одним, то другим. Вот, скажем, в данный момент пишет книгу о голоде — Боже мой, что за горестная тема! — и симпатичный маленький товарищ, китаец, приходит рассказывать ему, что такое голод, а сам толстяк, каких ты в жизни не видывала.

Я рассмеялась.

Линда прибавила, поспешно и виновато:

— Я, может быть, посмеиваюсь над товарищами,

но про них, по крайней мере, знаешь, что люди творят добро, а не зло, не наживаются, как сэр Лестер, за счет порабощения других — пойми, я на самом-то деле горячо их люблю, просто подумается иногда — ну, почему бы вам изредка не присесть поболтать, отчего вы такие угрюмые, истовые и ополчаетесь на всех без разбора…

ГЛАВА 15

В начале 1939 года население Каталонии снялось с места и хлынуло через Пиренеи в Руссильон, глухую и скудную французскую провинцию, в которой теперь, за несколько дней, оказалось больше испанцев, чем французов. Подобно тому, как массы леммингов в самоубийственном порыве вдруг устремляются с норвежских берегов неведомо откуда и куда, столь неодолимо побуждение, ввергающее их в атлантические пучины — так полмиллиона мужчин, женщин и детей внезапно, в жестокую стужу, не дав себе времени на размышления, пустились в бегство по горам. Такого великого переселенья народа в столь краткий срок еще не бывало. Но за горами их не ждала обетованная земля, французское правительство, исповедуя нерешительность в проводимой им политике, не повернуло их с границы назад под дулами пулеметов, но и не оказало теплого приема как братьям по оружию в борьбе против фашизма. Их, как скотину, согнали вместе на побережье, на солончаковых гиблых топях, загнали, как скотину, за колючую проволоку — и забыли о них.

Кристиан, которого, по моим наблюдениям, всегда немного мучила совесть, что он не воевал в Испании, немедленно помчался в Перпиньян выяснять, что происходит и чем можно — если можно вообще — помочь. Оттуда он слал потоком сообщения, заметки, статьи и частные письма, описывая условия жизни в лагерях, потом поступил работать в организацию, созданную на деньги разных английских филантропов с целью благоустроить лагеря, содействовать беженцам в соединении семей и по возможности помогать им выбраться за пределы Франции. Возглавлял организацию молодой человек по имени Роберт Паркер, который прожил много лет в Испании. Как только стало ясно, что вспышки тифа, вопреки первоначальным опасениям, не предвидится, Кристиан написал, чтобы Линда ехала к нему в Перпиньян.

Так уж случилось, что до этого Линде ни разу в жизни не привелось побывать за границей. Тони предпочитал предаваться всем своим развлечениям — охоте на лис и на дичь и гольфу, — на английской земле и жалел тратить на перемещенье дни, отведенные для отдыха, что до семейства Алконли, то им и в голову бы не пришло отправиться на материк с иною целью, нежели участие в сражении. У дяди Мэтью за четыре года, проведенных во Франции и Италии, с 1914 по 1918, составилось не самое лестное мнение об иностранцах.

— Французики, — говорил он, — будут получше немчуры и итальяшек, но вообще заграница — несусветная мерзость, а иностранцы — сущие бесы.

Мерзостность заграницы и бесовская сущность иностранцев сделались в семейных верованиях Радлеттов столь непреложной догмой, что Линда отправлялась в свое путешествие не без изрядного трепета. Я поехала проводить ее на вокзал Виктория; в длинном пальто из светлой норки, с журналом «Татлер» под мышкой, с сафьяновым несессером в полотняном чехле, подарком лорда Мерлина, в руке, — Линда подчеркнуто выдавала всем своим видом англичанку.

— Надеюсь, ты позаботилась послать свои драгоценности в банк, — сказала я.

— Не издевайся, душенька, ты же знаешь, что у меня теперь их нет. А вот деньги, — продолжала она со смущенным смешком, — зашиты у меня в корсет. Пуля очень уговаривал по телефону, и действительно, надо сказать, — чем не мысль. Ох, почему ты со мной не едешь? Я так боюсь — подумай только, спать в поезде совсем одной!

— Может быть, и не придется одной, — сказала я. — У иностранцев, говорят, очень принято насиловать.