В поисках пути
Шрифт:
Знакомя Лахутина с целью опыта, он не удержался от упрека:
— Радуйся, Павел Константинович, на твоей улице праздник — подвергнем сегодня печь основательной встряске. Правда, на этот раз придется тебе поработать со мной, а не с твоим приятелем Алексеем Степанычем.
Лахутин добродушно отмахнулся:
— А с тобой еще лучше: все же хозяин на печи, а не дядя со стороны! Потрясем, потрясем ее, пусть показывает, на что способна!
Лахутин унесся наверх — готовить приемку повышенного количества порошка, а Прохоров прошел в вентиляторную, расположенную в конце здания, за электрофильтрами, улавливавшими из газа ценную металлургическую пыль. Дежурный, мирно читавший книгу, вытянулся по-военному при виде начальства. В небольшом
— Пустите второй эксгаустер! — приказал он дежурному. — Сегодня работаем на двух машинах. Будем держать повышенную тягу на печи. Сейчас запишу в журнал новое задание.
Дежурный был поражен, когда прочитал запись: тяга, указанная начальником цеха, была неслыханна. Он кинулся собирать схему пуска второй машины. Прохоров пошел на электрофильтры.
На подстанции электрофильтров слышался громкий смех. К дежурной, красивой девушке, забежали поболтать два знакомых линейных монтера. Они окаменели от страха, увидев начальника цеха: в это помещение посторонним входить было строго запрещено — здесь тянулись линии высокого напряжения. Прохоров удалил гостей, не спросив фамилий и даже не выговорив дежурной. Он сделал в журнале запись и расписался.
— Откройте для прохода газов все свободные камеры. Ожидаем сегодня повышенное количество очень запыленных газов, — объяснил он. — Работы будет много, так что всех кавалеров по шеям!
— Я запрусь от них, — поспешно сказала дежурная. — Такие вредные, всюду пристают с болтовней: и дома и на работе. Больше не допущу! Все газы очистим, Федор Павлинович!
На печи Прохорова ожидал Лахутин. Свою часть задания он выполнил. Печь приняла невиданную еще нагрузку. Целая река темного блестящего порошка рушилась на первый под. Навстречу ей рвались раскаленные топочные газы. Порошок дымился, удушливый газ заволок голову печи, тяжело клубился под крышей цеха. Лахутин, не признававший противогаза, на этот раз отступил от привычки, на боку у него болталась мешавшая движениям сумка, в зубах торчала гофрированная трубка. От его недавнего ликующего настроения не осталось и следа. Он был встревожен и хмур.
— Плохо, Федор Павлиновнч! — издали закричал он. — Звонили из диспетчерской комбината. Надвигается циклон, обещают чертову погодку. Не вытянем мы сегодня твоего опыта. Может, отложим?
Он с волнением глядел на Прохорова, явно надеясь, что тот откажется от рискованного эксперимента. Печь, задыхавшаяся и в хорошую погоду от избытка газов, в дни снежных ураганов теряла добрую треть работоспособности: тяга падала, все кругом заволакивало удушливым туманом. Прохоров видел, что Лахутин готов был обуздать свое нетерпение до лучшего времени. Прохоров не пожелал уступать циклону.
— Поработаем, — решил он. — Два эксгаустера — сила здоровая, должны вытянуть против любой бури.
Они спустились на нижнюю площадку к топкам. Кочегары знали, что сегодня придется потрудиться. Колосники сияли белым жаром, еще ярче светились недра печи на предпоследней площадке, куда врывались, догорая на пути, топочные газы. Здесь была зона максимальных температур, отсюда они распространялись вверх. Даже со стороны, от перил площадок, было видно сквозь щели смотровых окон, как необычайно горячо идет печь. Она шла тяжело. Облако выбивавшихся газов все гуще окутывало ее голову, все дальше распространялось по цеху. Рабочие на мельницах,
Лахутин умчался наверх и возвратился совсем расстроенный.
— Тяга дрянная, — сообщил он. — Пурга! Порошок на верхних подах спекается. Как бы не провалились.
Прохоров молчал. Сверху сыпалось что-то мокрое — разыгравшийся ветер загонял снег в щели на крыше, тот оседал с мельчайшими частицами пыли. Да, конечно, провалиться они могут. Если они провалятся, это будет означать, что выкладки Красильникова ошибочны, что нет и не может быть новых путей в старой технологии обжига — прав он, Прохоров, не надо ничего придумывать, нечего искать. А если не провалятся, если все-таки существуют эти новые пути, что ж, и это провал, его, Прохорова, личный провал, он шесть лет вглядывался в печь и не сумел ее разглядеть, другие раскрыли ему глаза. «Чего я хочу?» — мысленно спросил Прохоров и не ответил себе, как перед тем Лахутину. Он не знал, чего хочет. На душе его было смутно и тревожно.
К нему одновременно подошли лаборанты из экспресс-лаборатории и печевой. В лаборатории в этот вечер каждые полчаса брали пробы порошка, порошок пошел из рук вон дрянной, сера выгорала плохо. Печевой держал в руке ком материала и ругался: спекание, начавшееся на верхних подах, увеличивалось, все идет в брак, дальше будет хуже!
Прохоров махнул рукой, чтобы они возвращались на свои места. Работали два эксгаустера, температура была неслыханно высока. Условия соблюдались точно такие, каких требовал Красильников, — выводы его не подтверждались. Нет, производственники ошибок не совершали, упрекать их не за что. Упрекать придется Красильникова, человек полез с непродуманными усовершенствованиями, развел шумиху без основания.
Прохоров, раздраженный и злой, схватил трубку оперативного телефона. Теперь он знал, чего ему хочется. Ему хотелось, чтоб Красильников оказался прав. Он сделает все, чтоб тот оказался правым. Должна печь работать по-иному, не может быть, чтоб такие обстоятельные расчеты врали!
— Вы что, спите там, что ли? — орал он на заикавшегося в трубке от страха дежурного по эксгаустерам. — У вас мощные машины или одры? Опять книжки читаете? Голову сорву за чтение на работе!
Он успел услышать, что вторая машина постепенно разгоняется, и бросил трубку, не ожидая дальнейших объяснений. Теперь пришла очередь дежурной по электрофильтрам, ей досталось не меньше за то, что еще не все камеры включены в параллельную работу. Затем Прохоров вызвал дежурных электриков и механиков, свободных от срочной работы, и разослал в помощь тем, кого разругал. Они бросились со всех ног, как всегда поступали, когда начальник цеха бывал «крепко не в духе».
— Будет тяга! — сказал Прохоров появившемуся Лахутину. — Выдавлю я эту треклятую тягу из эксгаустеров.
Озабоченный Лахутин качал головой:
— Пурга усиливается, Федор Павлиныч. Боюсь, боюсь я… За ворота не выйдешь, валит с ног. Не ко времени затеял ты опыт.
— Ко времени. Надо точно узнать, что с печью, Павел Константинович. Тебе скажу по совести: так мне надоела неопределенность! У нас получается одно, Алексей Степаныч твердит другое, ты что-то тоже в себя веру потерял. Надо, надо разобраться…
Лахутин осторожно проговорил:
— Конечно, Федор Павлиныч. Точно, ничего толком не видно. А все же… Не получится сегодня, кто виноват: печь или погода?
Прохоров припомнил свои недавние мысли о том, что провал их опыта будет означать ошибочность расчетов Красильникова. Лахутин ничего не знает об этих его мыслях, но отвечает на них, заранее показывая, как они несерьезны. Он верит в выводы Алексея, это чувствуется в каждом его слове, даже в том, что он старается не смотреть прямо в глаза. Прохоров усмехнулся — этому старейшему мастеру печи не приходится терзать себя сомнениями, возможная сегодняшняя неудача его не пошатнет.