В поисках синекуры
Шрифт:
Ребята дружно смеются, Саенко у них — для всегдашних шуточек, разыгрываний. Он терпелив, благодушен. Но силы его тяжеленных кулачищ побаивались. И, подшучивая, отодвигались в сторонку.
— Зареготали. А чего смешного? Вот ты, Самойлов... Ты бойкий на язык, и кинофильмы все пересмотрел. А вчера в яму торфяную провалился. Хорошо — успели вытащить. Чем думал, куда смотрел? Или на подвиг пошел? Тебе медаль посмертно, мне — исправительно-трудовая колония. Исправляться из-за твоей дурости. Во, смотри, — командир Василий Ляпин покачал туго сжатым кулаком у себя перед лицом и пристукнул им по пустой бочке от бишофита. — Сначала тебя попытаюсь исправить. Не хочу, чтоб твои престарелые родители осиротели. Так
Бойцы слушали уже серьезно, даже хмуровато, привычно отрешившись от собственных дум, забот. Это были бойцы, хоть и пожарные. Бойцы-добровольцы, а значит — самые истинные. По доброй воле они прилетели тушить пожар, по безволию любой из них может улететь домой. Они любили своего командира, научившего их ловкости, силе, сделавшего, по его словам, «из тюфяков — спорт-парней», называли меж собой Квадратом из-за небольшого роста и широченных плеч и старались подражать ему — в походке прочной, сноровистой, в привычке говорить чуть замедленно, но уверенно и о том, что твердо знает.
Они сидели у костра за полосой бишофита — смоченного раствором хлористого магния пологого склона в мелком ягельнике. Выше дымил, тлел, догорал лесок из частого лиственничника; ниже начиналась марь с обмелевшим озерцом под склоном. В этом озерце они руками наловили карасей, щук, крупных гольянов и теперь варили уху. Озера загустели рыбой. От пересохших несло вонью разложения, задохнувшаяся рыба лежала пластами в сырой тине, а по берегам смурно хохлились обожравшиеся орланы, коршуны, черными тучами кипели и орали вороны. И можно было видеть, как в сумерках к озерам пробираются со стороны гор лисы, барсуки, еноты, смело идут на даровой корм разжиревшие медведи.
Дым, гарь из урочища, рыбный смрад от марей тяжко сносились в первые дни, ребята почти не снимали масок, однако привыкли, осмелели. «Маска не роскошь, но задохнуться в ней можно», — сострил кто-то, и теперь надевали их только на тушении, по приказу Ляпина. От гнуса у них были накомарники — позаботился командир, — и кое-кто утверждал, что накомарник не хуже маски защищает от дыма, смрада.
Был полдень, но солнце лишь изредка промелькивало некой хвостатой кометой в сумрачном, мятущемся дымными облаками небе. Тревога, страх, настороженность владели природой: молчали певчие птицы, покинули обетованные леса кабаны, лоси, олени, и мелкая живность — бурундуки, белки, куницы — бежала через марь при свете дня, перестав страшиться хищников, которые, впрочем, насыщались гибнущей рыбой.
Ребята ловили на лесных островках, окруженных огнем, ошалелых зайцев, барсуков, засидевшихся в норах, относили на марь, к воде; бинтовали ногу косуле, давали нюхать нашатырь задохнувшемуся ершистому кабаненку... И тушили, сдерживая пожар, уставая так, что едва вползали в палатки, падали, засыпали, не чуя гнуса, медвежьего хорканья, топота: один наглый мишка почти каждую ночь навещал их, разбрасывал снаряжение, посуду, продукты; пришлось ставить часового.
— Встаем, пожарнички! — скомандовал Василий Ляпин задремавшим после обеда бойцам. — Слушайте задание. Саенко и Ванин тянут бишофитную полосу вон до того бурелома. Киселев берет семь человек и выдвигается к березовой роще. Остальные рубят кустарник перед бишофитной. Самойлов — со мной.
Ляпин надевает ранцевый опрыскиватель с «мокрой» (как ее называют пожарные), химизированной водой, берет саперную лопату, такую же дает
— Приступаем, Валера. Тут наш фронт действия. Будем держаться, пока ребята тянут полосу. Режь дерн, переворачивай, чтобы сырым кверху, не пускай огонь по траве. А я вот тот торфяник залью, там вглубь пошло.
Он натянул защитные перчатки, надвинул маску, пошел, держа перед собой шланг опрыскивателя, и вскоре боец-пожарный Самойлов увидел, как над торфяником взметнулись белые выклубы пара с хлопьями пепла, сажи; они были невелики на фоне огромных дымов над Святым урочищем, но и в них то смутно виделась, то начисто исчезала квадратно-широкая фигура командира Ляпина.
ВТОРАЯ ГЛАВА РАБОТЫ
Лагерь отряда рос, люди стекались из краевого центра, ближайших селений. Занявший палатками самых причудливых форм и расцветок всю обширную поляну лагерь был шумен, кипуч и едва управляем. Корин дал вторую радиограмму председателю комиссии с просьбой приостановить поток людей, ибо нет возможности занять их делом — необученных, зачастую впервые увидевших топор, пилу, лопату. Напомнил о твердом обещании прислать солдат-стройбатовцев, просил хотя бы взвод. Но лагерь рос, словно сам по себе множился людьми, и Корин заметил: по нему начальственно расхаживали чисто одетые, волевые личности, что-то организовывали, кем-то распоряжались, кое на кого даже покрикивали.
Вон у ручья, в тени ивняка, расселись кто как — парни и девчата, мужчины и женщины; был и сивобородый дедок лет семидесяти, неведомо за какими приключениями прибывший в тайгу. Корин пошел узнать, о чем беседуют, митингуют люди его пожарного отряда.
Картина представилась живописная — хоть киносюжет снимай. Перед веселой публикой, вытоптав в зеленой траве около воды заметную тропку, пошагивал толстенький, лысый, курносенький, розоволицый человек в джинсах на отвислом брюшке, в желтой рубашке и синем галстуке; он словно дирижировал скрученной газетой, иногда заглядывая в нее, и говорил неспешно, профессионально гладко, особо важные мысли подчеркивая взмахом свободной руки, и вскидыванием головы, точно в эти мгновения его проницательному взору открывались мировые истины в дымно-сумрачных далях тайги.
— Уважаемые товарищи, прибывшие на благородное дело спасения наших лесных богатств, повторяю еще и еще раз: тревожные вести поступают со всех сторон света. По данным ООН, на каждого землянина приходится сейчас одна целая два десятых гектара леса, но к двухтысячному году наши персональные, так сказать, рощи сократятся почти наполовину. И это потому, что порой не умеем беречь, не всегда по-хозяйски используем древесину, бываем небрежны с огнем, недальновидны в текущих расходах... Еще Платон в четвертом веке до нашей эры жаловался, что быстро редеют горные леса Греции. А на одном форуме экологов случился прямо-таки казус: представитель Голландии заявил, что в его стране дело охраны природы поставлено наилучшим образом, ибо пятьдесят оставшихся гектаров естественного леса надежно ограждены забором...
Слушатели засмеялись, зашевелились, паренек в шляпе под сомбреро выкрикнул:
— У нас в Святом пятьдесят за час сгорает!
— Правильно понимаете, товарищи, — снисходительно выждал, чуть усмехаясь, толстенький, лысый. — Не прожить нам и секунды без зеленого друга! Давайте же смотреть на лес так, чтобы не упускать из виду и отдельные деревья, и пресловутую щепку. Учитывать и сиюминутные потребности в древесных ресурсах, и нужды завтрашнего дня. Смотреть на горизонт, но видеть, что под ногами... Однако и близорукости нельзя допускать. А то, знаете, как в одной старинной песенке получится: «За деревьями мы второпях не заметили леса...»