В поисках солнца

Берестова Мария

По приходу домой он, закрывшись в своей комнате, некоторое время мысленно бурчал на эту тему, обличая всю глупость и наивность Магрэнь.

Когда обида его, наконец, излилась в особо язвительных пассажах, и накал эмоций немного поутих, он припомнил, что Магрэнь не была ни дурой, ни наивной.

Ему хотелось продолжать злиться на неё и обвинять её во всех смертных грехах, но мозг его уже озадачился загадкой на тему: «А чего она, собственно, в самом деле?»

Нехотя, преодолевая раздражение и досаду, он стал перебирать варианты ответов, и довольно

скоро пришёл к мысли о том, что, в самом деле, для Магрэнь брак такого рода был необыкновенно выгодным — можно сказать, он был для неё совершенно уникальным шансом.

Дереку ужасно хотелось продолжать обижаться и ныть, но уже не получалось, потому что он — понял.

За пониманием пришёл стыд.

Он подумал, что, верно, не имел никаких прав делать ей упрёки.

Ему стало весьма неприятно, что он выступил в сегодняшней сцене с позиции собственника, который полагал, что его бывшая любовница должна считаться с его мнением при выборе своего супруга.

«Как меня вообще могут касаться её отношения с ним! — злился он уже на самого себя. — И, почём я знаю, может, с нею он раскрывается совсем с других сторон!»

Дерек был человеком справедливым, поэтому признал, что наличие у него личного конфликта с Михаром совсем не означает, что Михар не умеет быть любезным с женщинами, что он не может быть привлекательным как супруг и что у Магрэнь, в самом деле, были какие-то реальные поводы отнестись к его предложению настороженно.

«В конце концов, он же её не в любовницы звал!» — привёл сам себе добивающий аргумент Дерек, и ему сделалось стыдно теперь и перед Михаром тоже — который в сложившейся ситуации заслужил скорее уважение, чем порицание. Учитывая разницу в социальном статусе, Михар, если уж ему так приглянулась Магрэнь, должен был предложить ей роль содержанки, а никак уж не жены; то, что он предлагал именно брак, говорило о том, что он человек, не лишённый благородства.

Дерек, конечно, не знал об истинных мотивах Михара, и поэтому исходил из допущения, что тот потому предложил Рэнь брак, что влюбился в неё.

То, что Магрэнь может зацепить за живое любого — даже такого сухаря, как Михар, — было Дереку очевидно. Конечно, странно было представлять себя Михара влюблённым, но, в конце концов, Дерек знал, что он любит дочь — соответственно, мог любить и жену.

Ему подумалось, что Магрэнь, как женщина умная, тоже, конечно, всё это просчитала и поняла — и именно поэтому предложение приняла.

Он знал, что она в первую очередь ценила в мужчинах ум, а Михар был весьма и весьма умён, так что, как казалось Дереку, было бы вполне естественно то, что он мог бы понравиться Магрэнь, если бы захотел.

Таким образом, нарисовав перед своим внутренним взором весьма романтичную картину, в которой Михар, влюбившись в Магрэнь, отверг все предрассудки и с самыми честными намерениями открыл перед ней своё сердце, а впечатлённая этим шагом Магрэнь согласилась эти чувства принять, он совсем уж устыдился своей вспышки и написал то самое письмо в попытках как-то исправить положение.

Дерек,

как водится, судил по себе и стремился потому в каждом увидеть то, что было свойственно ему самому. От всех этих фантазий Михар даже несколько приподнялся в его глазах и стал видеться ему фигурой куда как более симпатичной — потому что человек, который сумел разглядеть, как хороша Магрэнь, не мог быть совсем уж пропащим.

В иллюзиях этих ему, правда, пребывать было суждено недолго, потому что потрясённая его великодушием Магрэнь явилась объясняться.

— Сэр, к вам тут госпожа Ринар! — ворвался в его размышления весёлый голос Джея, и, вынырнув из своих самоуничижительных переживаний, Дерек поспешил открыть.

Магрэнь выглядела весьма смущённой; он тоже был смущён, но и весьма рад — его мучило, что они поссорились, и что он так некрасиво повёл себя, и возможность загладить дело принесла ему облегчение.

— Дерри, — первой начала она голосом, полным раскаяния, — прости, я должна была написать тебе, но…

Она не решилась написать, потому что боялась его реакции, и убедила себя, что о таких вещах нельзя писать, о них нужно говорить лично. Но, приехав в столицу, она всё откладывала разговор — всё из того же страха.

— Это я виноват, — решительно перебил её Дерек, — твоя личная жизнь никак меня не касается, а я полез не в своё дело.

Магрэнь смешалась; контраст между сухой, деловой манерой Михара и порывистой искренностью Дерека глубоко её задел.

Тогда, в Кармидере, она со всей определённостью решила, что им с Дереком не по пути. Ей было непросто, и она тоже скучала по нему, но она была из тех женщин, которые поступают так, как велит разум, а не чувства.

С позиций разума ситуация была однозначна и проста: именно брак с Михаром обещал ей самые радужные перспективы.

Но сердце, смущённое и раненое этим конфликтом с Дереком, встрепенулось в ней и горячо заявило, что с вердиктом разума не согласно.

Теперь, снова столкнувшись с Дереком — с его яростным желанием её защитить, с его глубокой деликатностью к её чувствам, с его открытой искренностью — она осознала, как сильно ей всего этого не хватало.

Она поняла, что, сколь бы многое ни приобрела в браке с Михаром — она никогда не получит там вот такого, тёплого, яркого, живого чувства.

Её смятение сделалось совсем велико; она запуталась.

Всю жизнь, сколько её было, она принимала решения разумом, и это вполне её устраивало — она получала от жизни именно то, чего хотела. Сердце её не всегда было согласно с её решениями, но, в конце концов, всё укладывалось к лучшему, сердце успокаивалось, и Магрэнь в очередной раз убеждалась, что сделала правильный выбор.

Теперь же ей стало страшно — мысль о том, что она в этом своём разумном браке потеряет нечто весьма и весьма важное, стала исступлённо биться в её голове.

Дерек что-то говорил — простое и радостное, в своём духе, — но она не слушала и, замерев, глупо смотрела на него.