В поисках утраченного героя

Тарн Алекс

— А в чем же? Я не намере…

— Вот что, Борис, — мне удалось перебить его тираду аккурат на взлете, что крайне важно в такого рода разговорах. — Мы с вами это еще обсудим. Не прощаюсь.

Так, не прощаясь, я и повесил трубку — обещанное исполни. У меня не оставалось никаких сомнений, что Шохат вернется. Мы встречались всего два-три раза, но этот весьма распространенный человеческий тип знаком мне достаточно хорошо, чтобы уверенно прогнозировать его поведение. Слабых людей часто именуют бесхарактерными, что в корне неправильно. Причина их слабости не в отсутствии характера, а напротив — в наличии нескольких характеров, каждый из которых тянет в свою сторону и в итоге мешает всем

остальным.

Любопытно, что в умозрительных вопросах, не требующих вмешательства личности, такой человек, как правило, уперт до невозможности, компенсируя тем самым свою поведенческую нерешительность. Если уж он решит, что дважды два — пять, то его не переубедит ни ученый совет Гарварда, ни коллегия священной инквизиции. Зато простой житейский контакт с такими людьми сводится всего лишь к поиску союзника внутри осажденной крепости. Найди в ней среди множества характеров свой, союзный — и ворота сами распахнутся перед твоими колесницами.

Подождите… я сказал, что этот тип весьма распространен? Гм… извините, вынужден поправиться: он весьма распространен конкретно в России, а в остальном, нормальном мире встречается далеко не столь часто. Зато там, в стране, где черт догадал меня родиться, таким людям даже придумали специальное название — «интеллигенты». Я не раз наблюдал, как переводчики удрученно вздыхают, сталкиваясь с этим словом — обманчиво ясным, если судить по корню, от которого оно образовано.

Но в том-то и дело, что ясность эта врет, причем врет нагло, в глаза: интеллигент вовсе не обязательно отличается интеллектом. Чаще всего он скорее глуп, чем умен, ибо, как уже отмечалось, склонен к ослиной компенсации, мешающей нормальному ходу мышления. Он обладает многими характерами — это да, но интеллектом — далеко не всегда. Отчего же, спросите вы, его назвали именно «интеллигент», а не, скажем, «полихаракт»? Остается только догадываться… Думаю, это просто самоназвание — в корне неверное, но прижившееся: как я уже заметил, интеллигенты не особенно умны, беспринципны в поступках, зато чудовищно упрямы во всем, что касается терминологии.

Понятия не имею, как мой сосед по самарийскому поселению Борис Шохат, в относительно раннем возрасте вывезенный из всемирной кузницы интеллигентов, ухитрился вырасти в столь типичного представителя вышеописанной породы. Видимо, родители постарались, воспитали. Не может же быть, чтобы подобная пакость передавалась с генами, по наследству?!

Об этом я думал вечером, спустя несколько часов после нашей телефонной беседы, когда направлялся к Борису для разговора, в котором все выглядело предрешенным, за исключением разве что протяженности. Он открыл дверь, увидел меня, и в лице его что-то дрогнуло.

— Карп? Зачем вы…

— Странный прием, Боря, — улыбнулся я. — Ты всех соседей так встречаешь? Знаешь, лучше измени вопрос. С «зачем пришел» на «какого черта приперся». Так будет намного приветливее. Зайти-то дашь? А то дождик…

Шохат неохотно посторонился, пропуская меня в дом. Я сел в кресло перед выключенным телевизором. На диване ты всегда с кем-то, даже если сидишь на нем в одиночку, зато кресло — явная претензия на царство, особенно если оно единственное в комнате. Борис остановился передо мной.

— Вот, попрощаться пришел, — я похлопал по мягким подлокотникам.

— Ты уезжаешь? — с заметным облегчением сказал он, принимая мой тон и санкционируя тем самым переход на «ты».

Эта первая быстрая подвижка предвещала блицкриг.

— Нет, — рассмеялся я. — По телефону мы не попрощались, помнишь? Нехорошо, надо исправить. Ты садись, в ногах правды нет.

Борис неловко примостился на краешке дивана. Растрепанный и небритый, словно только из постели,

он казался гостем в собственном доме. На лице его отражалась ожесточенная внутренняя борьба: наиболее разумный голос, требующий немедленно выгнать меня ко всем чертям, успешно заглушался нестройным гамом противодействующих мнений. У бедняги просто не оставалось ни времени, ни сил на анализ моих нехитрых маневров.

— Мы ведь уже обсудили… — он вяло взмахнул рукой.

— Кончай, Боря, — перебил его я. — Ты не хуже меня знаешь…

Я не особо утруждал себя выбором аргументов. На этом этапе главную работу за меня совершали невидимые союзники внутри мятущейся интеллигентской души, бьющейся в груди Бориса, как в тесной печурке огонь. Мне лишь оставалось подкидывать дровишки в эту нелепую топку, изрекая банальности об уважении к старости, трудностях абсорбции, испытаниях, выпавших на долю наших дедов, проекции прошлого в настоящее и так далее в том же духе. Шохат слушал, кивая все беспомощней. По плану все должен был решить заранее заготовленный финальный аккорд. Неожиданно оборвав свою тираду на полуслове, я принялся смущенно тереть лоб, как человек, которому только сейчас пришло в голову нечто, уже давно очевидное всем окружающим.

— Ах ты… как это я сразу не догадался… — я искоса взглянул на удивленное лицо Бориса и тут же отвел глаза. — Что ж ты сразу не объяснил, Боря?.. Хотя я понимаю, неудобно… Но я согласен, конечно. Конечно.

— Согласен? С чем? — вопросил он, выпучив глаза.

— Добавить тебе денег. Дело ведь просто в деньгах, не так ли?

Это был нокаутирующий удар наотмашь, под дых. Борис отреагировал соответственно: побелел, задохнулся, помолчал, хватая открытым ртом воздух, затем покраснел и издал несколько междометий, сигнализируя о частичном возврате речи. Я терпеливо ждал продолжения. Сейчас он скажет с оттенком безграничного возмущения: «Как ты мог подумать? При чем тут деньги? Да если хочешь знать, я готов…» — и далее по нотам этой вечной, заученной вхрусть интеллигентской сонаты. После чего, поплакав друг у друга на плече, мы назначим дату его следующей встречи с папашей и разойдемся, утирая слезы. Брось, Александр Герцович, на улице темно…

— Как ты мог… — тоненько начал Шохат, но его снова перебили, причем на этот раз — не я.

— А что, интересное предложение, — произнес задорный женский голос. — Сколько конкретно вы собираетесь добавить?

Я обернулся и сразу понял, что плану моему каюк. Сзади на ступеньках лестницы сидела молодая женщина в джинсах и большом не по размеру свитере, явно с борисова плеча.

Судя по состоянию ее прически и общему облику, она вылезла из постели не раньше четверти часа тому назад. Проблема заключалась в том, что большую часть этого времени женщина провела здесь, за моей спиной, и несомненно слышала все. А насмешливая улыбка и выбранный для вмешательства момент не оставляли никаких сомнений в совершенно ином уровне противостояния, чем тот, на который я рассчитывал, отправляясь к Шохату. Было от чего приуныть…

Борис же, напротив, просиял.

— Познакомьтесь… — он протянул руку, и женщина снизошла в гостиную царственной поступью командующего парадом. — Это Карп, мой сосед… — помнишь, сын стари… сын Эмиля Иосифовича Когана? Вот. Карп. А это — Лена Малевич, моя подруга…

Последние два слова Шохат произнес с несколько вопросительной интонацией, свидетельствующей о том, что указанный статус еще не вполне утвержден — видимо, за недавностью. Лена дважды кивнула, поставив тем самым утверждающие резолюции и на «моя», и на «подруга», отчего Борис просиял дополнительно. Я поднялся с кресла, как свергнутый самодержец с трона, и уныло пожал протянутую ладошку. Плохи мои дела…