В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000
Шрифт:
В середине XIX века во многих странах внимание привлекли отчеты о листьях коки швейцарского зоолога Иоганна Якоба фон Тшуди (1818-1889) и немецкого естествоиспытателя Эдварда Поппига (1798-1868). Среди научных трудов выделялась также работа о коке (1859) итальянского врача Паоло Мантегацци (1831-1910), отрывок из которого в 1860 году был переведен для Лондонского фармацевтического общества. Тшуди описывал выращивание и использование листьев коки, хотя его личный опыт употребления этого стимулятор оказался неудачным. Он считал, что кока при обычном применении поднимает работоспособность, а в излишних количествах снижает производительность труда. «Закоренелого «кокеро» (человека, жующего коку) легко узнать с первого взгляда. Его выдают нетвердая походка, желтоватая кожа, пустые и запавшие глаза, дрожащие губы и общая апатия. Все это – следствие пагубного эффекта сока коки при неумеренном его потреблении». Владельцы рудников и плантаций три раза в день давали рабочим перерыв для жевания листьев этого кустарника. Тшуди писал, что тому, кто долго потреблял коку, трудно – почти невозможно – отказаться от нее. Ее жевали некоторые уважаемые белые жители Лимы, но никогда – открыто, потому что в высших слоях перуанского общества эта традиция считалась низкой и вульгарной, подобающей лишь рабочим-индейцам. Эту привычку также приобретали европейские путешественники в Перу. Тшуди знал итальянца
В 1857 году Тшуди передал несколько листьев этого растения геттингенскому химику Фридриху Волеру (1800-1882), который пытался обнаружить активное вещество коки, но его эксперименты закончились неудачей. В 1859 году был получен новый образец, который Волер передал для анализа своему студенту, Альберту Нейману (1834-1861). Нейману удалось выделить из листьев коки кокаин, о чем он доложил в своей докторской диссертации в 1860 году. О его открытии сообщили несколько научных журналов, но (отчасти из-за его преждевременной смерти) интерес к открытию возродился только в начале 80-х годов. Дармштадская химическая фирма «Мерк» – первой начавшая коммерческое производство морфина – использовала технологию Неймана для производства кокаина, но к новому веществу проявили столь незначительный интерес, что даже в 1884 году общий объем выпущенного на рынок наркотика составлял менее полукилограмма. Фредерик Штрофф, лично пробовавший кокаин, в 1862 году писал в одном из венских журналов, что не советовал бы употреблять его, так как после эйфории наступает сильная депрессия. Первым, кто предположил, что кокаин можно использовать в качестве анестезирующего средства, был Томес Морено-и-Маис, перуанский врач, живший в Париже. В 1880 году русский врач Василий фон Анреп (1852-1925) подтвердил гипотезу Морено, а также предложил применять этот препарат для лечения меланхолии. Однако основные последствия открытия Неймана оказались более прозаичными.
Корсиканец Анджело Мариани (1838-1914), дипломированный фармацевт, разработал тоник на основе бордоского вина с добавлением экстракта листьев коки. Он начал продавать свое «Вино Мариани» в 1863 году, рекламируя его как «средство для детей, взрослых и всех остальных». Бесплатные образцы он разослал французским врачам, которые назначали его в качестве стимулирующего средства. В результате «Вино Мариани» с успехом продавалось вплоть до конца столетия. Экстракт коки также содержался в «Паштете Мариани», «Пастилках Мариани» и безалкогольном напитке «Мариани». Возможно, что его широкая рекламная кампания в 70-х годах вызвала интерес к воздействию листьев коки на спортсменов. В 1876 году американский чемпион по спортивной ходьбе Эдвард Уэстон (1839-1929) выиграл английские соревнования, пройдя за двадцать четыре часа 109,5 мили. Его обвинили, что на всем протяжении всей трассы он жевал листья коки, но спортсмен это отрицал. Во время тренировок, признался Уэстон, он по совету американского специалиста жевал коку, однако она, по его словам, действовала как опиат и клонила в сон. Во время соревнований он избегал принимать коку. Это был первый случай допинга в спорте. В то время это не считалось противозаконным или постыдным. Несмотря на заявление Уэстона, что кока клонила его ко сну, широкая огласка этого случая в прессе подтолкнула к применению наркотика других спортсменов Европы и США. Токсиколог с огромным стажем, сэр Роберт Кристисон, два раза экспериментировал с кокой. В 1875 году, в возрасте семидесяти семи лет он прошагал за день пятнадцать миль, жуя листья коки и не чувствуя голода, жажды или усталости. В 1876 году, в возрасте семидесяти девяти лет он покорил вершину невысокой горы в Шотландии и остался без сил. Однако пожевав листья коки в течение получаса он спустился, не чувствуя усталости. В 1876 году врач из Девоншира сообщил, что ходил на охоту с фляжкой, которую наполнил микстурой с кокой, а не бренди, как обычно. «Птицы падали слева и справа. «Эврика», сказал я себе – кока сделала меня снайпером». Армейский хирург Теодор Ашенбрандт в 1883 году опубликовал медицинский отчет об успешном использовании коки для поднятия сил измученных баварских солдат.
В то время как у коки имелась длинная история, другие наркотические вещества, имеющие значение для истории наркотиков XIX века, открыл дармштадский химик Юстус фон Либиг (1803-1873). В 30-х годах он исследовал составляющие эфира, спирта и их производных. Результатом явилось открытие нового наркотика хлорала (полученного воздействием сухого хлора на этиловый спирт), синтезировал хлороформ и углубил понимание свойств эфира. Оскар Либрих (1839-1908) в научной работе, опубликованной в Берлине в 1869 году, представил в качестве анестезирующего средства хлоралгидрат. В Германии, Англии и в других странах это вещество стали назначать от бессонницы вместо опиатов. В 1869 году Хью Беннетт (1812-1825) из Эдинбургской королевской больницы провел испытания хлорала на пятидесяти двух пациентах. Он сообщал, что препарат имеет большую ценность для врачей, поскольку вызывает более здоровый сон, чем опиаты. Джордж Бальфур (1823-1903), специалист по сердечным заболеваниям, учившийся в Эдинбурге и Вене, писал в 1870 году об успешном применении хлорала при лечении кашля, различных болей и бессонницы. Медики рекомендовали это вещество в качестве тоника при меланхолии и для лечения третичного сифилиса. Левинштайн в Берлине начал заменять им морфин при лечении наркоманов. Однако вскоре врачи выявили неблагоприятный эффект хлорала. Реформист санитарии, сэр Бенджамин Уорд Ричардсон (1828-1903), еще в 1971 году предупреждал о возможности привыкания к хлоралу. Изучив коммерческие данные четырех фирм, он пришел к заключению, что с августа 1869 года было поставлено 36 миллионов наркотических доз хлорала. На этот препарат переходили алкоголики. В качестве обезболивающего его применяли больные невралгией и другими хроническими заболеваниями. Измученные тревогой или горем люди пили его против бессонницы и продолжали принимать, пока не обнаруживалось, что случайные дозы превратились в постоянные. Зависимость от хлорала не была столь распространенной среди женщин, этот препарат не могли позволить себе бедняки, но к 1879 году Ричардсон опять предупредил, что хлорал нашел широкое применение в наиболее активных слоях среднего класса – коммерческом, литературном, медицинском, философском, артистическом и церковном. Это вещество нарушало пищеварение, естественный сон, разрушало нервную систему. Появлялись перебои в сердцебиении, возбуждение, неуверенность в себе и вспыльчивость. Ричардсон настаивал на том, чтобы хлорал назначался исключительно в медицинских целях. Если он использовался не под наблюдением врача, то становился не благом, а проклятьем.
Иногда при приеме хлорала случались передозировки и самоубийства. Молодой лондонский
В то время как многие люди, привыкшие к опиатам в результате медицинского применения, продолжали выполнять свои семейные и рабочие обязанности, хлорал делал свои жертвы непригодными ни к семейной жизни, ни к работе. Следовательно, он подвергался большему осуждению. Это отношение к препарату явно проявляется в одной из историй болезни, опубликованной в 1877 году. Хозяину магазина (инициалы Ф.С.П., род. 1830), в 1870 году был прописан хлоралгидрат и бромид калия для лечения задержки мочеиспускания. Он принимал эти вещества в течение шести лет, и его друзья не замечали каких-либо вредных последствий. Однако позже больной признал, что «хлорал в некоторой степени поработил его, так как он чувствовал необходимость в его успокаивающих свойствах, а не только в лечебных – что-то вроде тяги к выпивке у закоренелого пьяницы». Через шесть лет Ф.С.П. давали хлорал для облегчения дыхания при приступе бронхита. Он скоро вылечился, но дела в магазине и смерть брата вызвали у него депрессию, и он стал искать забвение в хлорале. Много месяцев после этого он продолжал вести дела, держа при себе флакон с препаратом, из которого отпивал каждые полчаса или час. Действие дозы начиналось через пять-десять минут и продолжалось от тридцати минут до часа. Хлорал придавал ему спокойствие.
«С каждой дозой его охватывало призрачное чувство комфорта и блаженного состояния… После приема наркотика он не жаловался ни на головную боль, ни на головокружение, ни на угнетенность. Однако возникала апатия, ощущение умственной слабости и усталости, а вместе с ними – нежелание работать и неспособность к продолжительной умственной деятельности. Он становился раздражительным и сварливым, и когда его что-нибудь особенно нервировало, он прибегал к хлоралу… Когда зависимость от наркотика полностью овладела им, друзья обратили внимание, что у него появились деспотические наклонности, ослабление умственных способностей, явная моральная деградация, отклонения в эмоциональной жизни и характере. Он стал лживым, неискренним, естественная привязанность к жене и детям постепенно исчезала, а вместо нее возникла нездоровая неприязнь. Им овладевали раздражение и вспышки гнева, временами он угрожал жене. Несмотря на ее просьбы, он уходил из дома и бесцельно бродил по улицам. Ему стали безразличны свои обязанности и самоуважение – кратко говоря, он превратился в морального безумца».
Когда Ф.С.П. положили в Королевскую эдинбургскую психиатрическую лечебницу, он вел себя, как душевнобольной и стал жертвой параноидного бреда, утверждая, например, что к нему проявила интерес королева. Ему запретили прием хлорала, наркотиков и снотворных препаратов. Вместо этого Ф.С.П. назначили тоник на стрихнине и максимум упражнений на свежем воздухе. Это лечение, а также строгий распорядок психиатрической клиники позволили ему выписаться через три месяца.
Исследование Кейна 107 врачей США, проведенное в 1880 году, выявило 135 пациентов с зависимостью от хлорала. Семьдесят семь пациентов были мужчинами (включая священников, врачей, редакторов, клерков и фермеров), большинство из них злоупотребляли алкоголем. Тридцать шесть были женщинами (в основном, замужними), среди которых были проститутки и медсестры. Отсюда можно сделать вывод, что на каждого врача в США приходился, как минимум, один пациент с зависимостью от хлорала. Кейн писал, что и у мужчин, и у женщин привыкание формировалась вследствие приема этого вещества для снятия бессонницы или депрессии, из-за семейных ссор, неудач в бизнесе и тому подобных неприятностей. Другие слышали или читали о магическом воздействии препарата и хотели попробовать его сами. Хлорал был популярен у людей, страдающих бессонницей. По словам лорда Дерби (1826-1893), нездоровье десятого графа Бедфорда (1852-1893), болевшего диабетом, осложнялось праздностью и апатичностью, что привело к постоянному употреблению хлорала. Несмотря на вялость, граф отличался живым умом. В 1882-1883 годах парижскому подростку Андре Жиду (1869-1951) прописали от бессонницы хлорал, который притуплял все его ощущения. В зрелом возрасте писатель возмущался врачом, с которым консультировалась мать. «И это для едва сформировавшегося мозга! Я считаю, что в моем слабоволии и плохой памяти виноват именно он. Если бы можно было подать иск мертвецу, я вызвал бы его в суд. Я едва могу сдержать свой гнев при мысли, что каждую ночь на протяжении многих недель флакон с лекарством был в моем полном распоряжении, и мог выпить его столько, сколько хотел».
Немецкий писатель Карл Гуцков (1811-1878) увлекся хлоралом и стал, в конце концов, его жертвой. Выдающийся драматург, чей девятитомный роман «Ночь духа» (1580-1851) был ярким отображением прусского общества, сам олицетворял жестокое нервное напряжение того времени. Под воздействием хлорала, который он принимал против бессонницы, писатель стал крайне восприимчивым к окружающему миру, у него появилась мания преследования, а в 1865 году он предпринял неудавшуюся попытку самоубийства. Несмотря на то, что Гуцков продолжал работать, он страдал тревогой, которую пытался подавить, переезжая из одного немецкого города в другой. Он умер по нелепой случайности, когда в наркотическом ступоре опрокинул керосиновую лампу, находившуюся слишком близко к софе. Хотя от дыма он проснулся, но не успел выбежать из комнаты и задохнулся. По словам прусского врача и фармаколога Луи Левина (1850-1929), Гуцков принимал хлорал по назначению врача, но слишком большие дозы ускорили его умственную деградацию.
Хлорал разрушил жизнь поэта и художника Данте Габриэля Розетти (1828-1882), чья жена в 1862 году погибла от передозировки опийной настойки. Опечаленный вдовец, винивший во всем себя, несколько лет страдал бессонницей, но употреблял опиаты очень осторожно, как вспоминал его покровитель, сэр Холл Кейн (1853-1931).
«Затем он узнал о недавно открытом веществе – хлорале, – которому первое время, разумеется, приписывали все достоинства и ни одного недостатка, свойственного другим наркотикам. [Розетти] надеялся, что хлорал спасет его от страданий и бессонных ночей. Он немедленно приобрел его и принимал каждую ночь по десять гран. Хлорал вызывал у него полноценный и приятный сон. Розетти не скрывал своей привычки. Как и Кольридж, он с удовольствием обсуждал ее. Он слишком поздно узнал печальную правду о том, что этот ужасный наркотик на самом деле – злая сила, с которой он вынужден был бороться до последних дней. Это была битва одиночки, заранее обреченного на поражение».