В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000
Шрифт:
В министерстве внутренних дел собирали газетные вырезки по делам сестер Комптон-Бернетт, Даффа, Смита и Бошелл, но не предприняли никаких шагов. В 1923 году член парламента, сэр Джон Ганзони (1882-1958), впоследствии лорд Белстед, предложил министру внутренних дел включить веронал в список препаратов, подпадающих под действие Закона об опасных наркотических веществах. В оправдание своих действий он приложил короткую, бессвязную записку, автором которой был известный доктор из Восточной Англии.
«За последние двадцать лет от веронала произошло больше смертей, чем от всех других наркотиков, вместе взятых – или в результате случайной передозировки, или с намерением уйти из жизни… Нередко встречается «зависимость от веронала», он легко доступен и более опасен, чем опиум или морфин. Это объясняется тем, что при приеме опиума и морфина быстро увеличивается толерантность к наркотикам, поэтому наркоман не может отравиться, если только не примет слишком большую дозу. Случайные передозировки этих наркотиков вряд ли возможны. Однако при приеме веронала толерантность повышается очень медленно».
Первый ответ министерства внутренних дел на предложение Ганзони гласил, что снотворные вещества, такие как веронал, хлорал, паральдегид и сульфонал не вызывают фантастические снам и видения, которые являются привлекательной стороной опиума. Поэтому эти вещества, не принося кажущихся приятных ощущений, не так коварны и
Уиллкокс защищал свой план, хотя последствия контроля над барбитуратами оказались бы более противоречивыми, чем запрещение индийской конопли. На совещании 1924 года в министерстве внутренних дел он сравнил характерные черты зависимости от веронала с симптомами третичного сифилиса: нетвердая походка, дрожание конечностей, галлюцинации и подавление моральных устоев. Он утверждал, что длительное потребление веронала вызывает тяжелую депрессию, хотя другие врачи предполагали, что именно люди в депрессивном состоянии часто прибегали к снотворным, чтобы бороться с бессонницей. Уиллкокс не встретил возражений, когда заявил, что «зависимость от сульфонала и хлорала в настоящее время почти не встречаются». Следующее совещание в министерстве внутренних дел было созвано в 1925 году. Опрос 291 британского врача в том году обнаружил семнадцать зарегистрированных случаев зависимости от веронала и десять случаев случайной или намеренной передозировки (половина которых оказались смертельными). Уиллкокс согласился с тем, что барбитураты не вызывают такого интенсивного влечения, как существующие наркосодержащие препараты, и что три-четыре недели абстиненции приводят к выздоровлению. Но как и Ганзони, он полагал, что граница между безопасной и смертельной дозой слишком незначительна, и заявил, что если человеку с зависимостью от веронала перекрыть обычные каналы поставок, он не остановится ни перед чем, чтобы раздобыть себе этот препарат. Уиллкокс считал, что ограничения на барбитураты необходимо ввести немедленно. И Британская медицинская ассоциация, и Фармацевтическое общество, объединявшее фармакологов, резко возражали против инициативы Уиллкокса. В свое время Уиллкокс не выступил с подобными мерами против аспирина на том основании, что не считал людей, принимающих это лекарство, порочными, а барбитураты, по выражению министерства внутренних дел, входили в число препаратов с новыми характеристиками.
Тем не менее, в 1926 году, согласно Закону об опасных наркотических веществах, на барбитураты были введены ограничения. С этого времени розничные продавцы могли поставлять их только практикующим врачам, отдельным лицам по медицинскому рецепту, больницам и лицам, имеющим разрешение министра внутренних дел. По рецепту барбитураты можно было купить только один раз, если его не продлял врач, однако врач мог продлить рецепт не более трех раз. Аптекари имели право легально поставлять барбитураты только лицам, лично им известным или представленным известными им лицами. Каждую продажу необходимо было оформлять в журнале регистрации ядовитых и наркотических веществ. Большинство аптекарей не признавали подобные формальности, и в 19234 году один журналист, не предъявляя рецепта, за полчаса купил в восьми аптеках центрального Лондона достаточное количество барбитуратов, чтобы убить семь человек. Это наркотическое вещество щедро поставляли врачи по рецептам. Его использование возросло после того, как некий врач из Германии рекомендовал барбитураты в качестве средства от морской болезни. Как вспоминал Ф. Скотт Фицджеральд (1896-1940), стюардесса на гражданском авиалайнере, пересекающем Соединенные Штаты в плохую погоду, могла спокойно спросить пассажира, что ему предложить – аспирин или нембутал.
Постановления и законы о наркотиках принимались по всей Европе, но главная движущая сила этого процесса находилась не в Европе. Жалкая смерть нью-йоркского гангстера Натана Ротштейна имела последствия для всего мира. Он оставил после себя документы, разоблачающие членов администрации Нью-Йорка и других высокопоставленных лиц. Расследование, проведенное Большим жюри, выявило, что Ротштейн нанял сына Леви Натта в качестве адвоката и его зятя – в качестве бухгалтера. Их задачей было улаживать вопросы с налогами в Министерстве финансов США. Большое жюри обнаружило также доказательства, что Натт завышал количество захваченных наркотиков в Нью-Йорке, где федеральные агенты арестовывали мелких дилеров, но отпускали крупных наркоторговцев. Предположение, что между агентами и рэкетирами существовал тайный сговор, привело в марте 1930 года к отставке Натта. Место начальника управления по борьбе с наркотиками занял Гарри Энслинджер (1892-1975), американец швейцарского происхождения, выросший в небольшом городке Пенсильвании. Говорили, что когда Энслинджер был подростком, его потрясла смерть лучшего городского бильярдиста, вызванная курением опиума. Знание языков помогло ему получить работу в консульской службе, где он успешно сократил поставки карибского рома. Вскоре его назначили начальником иностранного отдела в Бюро по контролю над выполнением «сухого закона». В июне 1930 года Конгресс упразднил Федеральный совет по контролю за наркотиками и передал его полномочия, вместе с полномочиями управления по борьбе с наркотиками, новому Федеральному бюро по борьбе с наркотиками, которое подчинялось Министерству финансов. Начальником его предполагалось сделать известного адмирала, но Энслинджер интриговал настолько гибко, что в сентябре 1930 года главой этой новой организации назначили именно его. Поиски забвения и поиски эйфории изменились навсегда. Но вначале нам необходимо оценить влияние американского «сухого закона» на весь остальной мир.
Глава 9
Торговля и поставки
Идеализм – это вид дурного настроения.
Кроме наркотиков есть и другие пороки, но ни один из них не является таким бесповоротным.
Американский идеализм стал первопричиной международной анти-наркотической кампании, объявленной на Шанхайской и Гаагской конференциях. Американский идеализм стал также причиной создания новой формы капиталистического
Рассказ о ранней истории незаконных поставок начинается с великой швейцарской торговой династии. В 1894 году Фриц Хоффманн (1868-1920), непослушный сын преуспевающего базельского купца, женился на дочери другого процветающего бизнесмена, Адели Ла Рош, и открыл лабораторию, ставшую известной как «Хоффманн-Ла Рош». Он решил производить высококачественные фармацевтические препараты с узнаваемой торговой маркой для широкого распространения в Европе и США. Было налажено производство сиропа от кашля с восхитительным апельсиновым вкусом, который энергично продвигался на рынок и принес значительные прибыли. Однако потеря российского рынка после революции 1917 года чуть не обанкротила компанию. Она возродилась в 1919 году в виде акционерного общества. В течение следующих трудных лет «Хоффманн-Ла Рош» приходилось использовать любые открывавшиеся перед ней возможности торговли. К 1925 году поставки «Хоффманн-Ла Рош» опиума на Дальний Восток настолько раздражали британское правительство, что продукцию компании запретили во всей Британской империи. Эмбарго сняли, когда в 1926 году швейцарское правительство ввело систему контроля над экспортом. Делевинь отрицательно относился к отмене этого эмбарго и был намерен добиваться его восстановления. В это время в «вольном» порту Гамбурга была захвачена большая партия опиума, и эксперты Лиги Наций предположили, что она почти полностью принадлежала компании «Хоффманн-Ла Рош». В 1927 году Делевинь докладывал в Министерстве иностранных дел, что парижское отделение компании поставило своему старому клиенту 760 килограммов опия. Этим клиентом был некий Стрыковский, поляк, которого в 1925 году осудили в Гамбурге за контрабанду наркотиков. Министерство внутренних дел утверждало, что «Хоффманн-Ла Рош» и другие швейцарские компании поставляют наркотики подпольной сети контрабандистов, и настаивало на восстановлении эмбарго.
В 1930-х годах сомнительный бизнес «Хоффманн-Ла Рош» стал вызывать меньше возражений. В 1934 году Майа Хоффманн-Штеглин (род. 1898), вдовая сноха Фрица, вышла замуж за Пауля Захера (1906-1999), сына экспедитора и швеи. Услышав в церкви пассиону Баха, Захер попросил подарить ему на шестой день рождения скрипку. Позже он учился в местной консерватории по классу скрипки и в двадцать лет основал Базельский камерный оркестр. Интерес к искусству привлек к нему Майю Хоффманн – она была скульптором и покровительницей нескольких художников – французского кубиста Жоржа Брака (1882-1963), Поля Кле (1879-1940) и Марка Шагалла (1887-1985). В 1936 году Захер вошел в состав Совета директоров «Хоффманн-Ла Рош» и оставался на этом посту на протяжении шестидесяти лет. В середине 1940-х годов, получив большинство голосующих акций и осуществив тщательно продуманный переворот в компании, он начал определять ее политику. Захер был скрытным человеком, но очень любил выведывать секреты других. Через семьдесят лет после первого выхода его на сцену, состоялся прощальный концерт скрипача, на котором солировал его друг, Мстислав Ростропович (род. 1927). Среди его друзей были Бела Барток (1881-1945), Игорь Стравинский (1882-1971) и Пьер Буле (род. 1925). Будучи третьим самым богатым человеком в мире (после Билла Гейтса и Уоррена Баффетта), Захер не жалел средств на расширение репертуара, музыкальное образование и расчетливое покровительство. Его пасынок, Лукас Хоффманн (род. 1923), покровительствовал сравнительной экологии и основал крупный заповедник птиц на острове Камарга в дельте реки Роны. Семья Захеров использовала свои деньги с пользой для общества, но американские чиновники с подозрением относились к источнику их прибылей, которыми оплачивались картины кубистов, симфонические оркестры и занесенные в Красную книгу фламинго. Один из сотрудников Бюро по борьбе с наркотиками однажды изложил в стихах мысль о том, что у швейцарцев, занимающихся изготовлением наркотиков, всегда будут крупные прибыли. В конце концов, в выигрыше всегда будет «Хоффманн-Ла Рош», написал он.
Семья Захеров старалась не запачкать руки, грязную работу выполняли другие наркодельцы. У француза Анри де Монфрея (1879-1974) тоже была артистическая биография. Он был сыном американского торговца произведениями искусства, который дружил с Гогеном и был знаком с Верленом и Тулуз-Лотреком. В 1911 году Монфрей поселился в Джибути и стал клерком купца, у которого двадцатью пятью годами ранее работал Рембо, но скоро ему надоела мелкобуржуазная мораль его соотечественников. Он решил, что «большинство европейцев живут слишком искусственной жизнью, подчиняясь социальным шаблонам, как винтики в большом механизме. Как только человек сознает свою индивидуальность, как только начинает смотреть на жизнь, как свободная личность, когда использует силу воли для развития инстинкта бойца, он начинает расти подобно растению, высаженному в плодородную почву». Он сошелся с племенем данакилов, выучил их язык, бросил работу, стал мусульманином, нырял за жемчугом, провозил оружие в Абиссинию и романтизировал преступников. «Только в аду каторжной тюрьмы, когда человек теряет всякую надежду эксплуатировать, порабощать и угнетать других ради собственного обогащения, его мысли обращаются к настоящему братству». Примерно в 1920 году Монфрей занялся перевозками контрабандного гашиш. Он писал, что вначале даже не знал точно, что такое гашиша. Он знал только две вещи – что его выращивали в Греции, и что он очень дорого стоил в Египте. Он получил свой первый груз в греческом порту Пирей через посредника-монаха и провез наркотик через Джибути и Суэц. Он понимал, в какой мир он вошел: «Теперь мне придется бороться против трусости, жадности, обмана – это будет неравная битва». Риск был очень высок. «Если мне не повезет, это будет означать конец всему. Конец морю и свежему ветру, конец свободной жизни, которую я так люблю. Тогда мне придется смириться с рабством какой-нибудь дрянной работы и стать домашним животным».