В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000

Дейвенпорт-Хайнс Ричард

Представление о наркотической атмосфере Парижа дает роман о героине Пьера Дрю ла Рошеля (1893-1945) «Обманчивая мечта», который в 1963 году экранизировал Луи Малль (1932-1995). Новелла рисует саморазрушение наркомана Алена, который вращается в дурной компании. «Он всегда оказывался в той же компании бездельников. Они начали принимать наркотики, потому что им больше нечем было заняться, и продолжали принимать, потому что ничего больше не умели делать». Даже после лечения в клинике героин не перестает преследовать Алена. «Наркотики изменили краски его жизни, и когда наркотики, похоже, ушли, краски преследовали его. Все, что осталось от жизни, было теперь насыщено наркотиками, это и привело его обратно к ним». Его друзья-наркоманы были льстивыми, злобными и лживыми. Французская куртизанка Лиана де Поджи (1869-1950), принцесса Жорж Гика, прикоснулась к этому образу жизни, когда в 1931 году посетила в Тулоне, в грязных трущобах, опиумного наркомана Жана Кокто (1889-1963). Подружка Кокто, Лю «открыла дверь убогой комнатушки, откуда рванулся крепкий запах наркотика… Жан лежал на полу, укрытый отвратительным покрывалом, рядом с жутко грязной

кроватью. Его голос был смертельно усталым, невыразительным, скучным, хриплым… У него отросла трехдневная щетина, одет он был в грязную и измятую одежду… «О, бедный Жан, бедный Жан», сказала я, пораженная этим мучительным видением упадка».

Не так давно певец Феликс Майол (1872-1941) сказал Поджи, что Кокто «слишком изнашивает себя». Она писала, что этими словами Майол передал все. Друг Кокто, Мися Серт тоже изнашивала себя. Полячка русского происхождения, она дружила с Маллармом, Тулуз-Лотреком, Ренуаром, Боннаром, Вюйардом, Равелем, Пуленком, Сати и Стравинским. Она досаждала Дебюсси на смертном одре, была свидетельницей на свадьбе Пикассо и придумала аромат «О де Шанель», позаимствовав его у принцессы Евгении. Марсель Пруст изобразил ее в романе «В поисках утраченного времени» в образе принцессы Юрбелетьефф. Ее третьим мужем был каталонский дизайнер Хосе-Мария-Серт-и-Бадия, который употреблял кокаин – как и ее друг Дягилев. Со временем, кокаиновой наркоманкой стала и Серт. Когда ее муж увлекся некоей молодой принцессой, и их брак в конце 1920-х годах распался, Серт перешла на морфин. Она считала, что ее положение в обществе убережет ее от публичных обвинений. Серт отказывалась скрывать свою зависимость – за разговорами на вечеринках или в магазинах она вводила себе наркотик через юбку. К 1939 году ее здоровье было подорвано. Когда ее имя нашли в списках клиентов мелкого торговца, она провела двадцать четыре часа в грязной камере тюрьмы. Это унижение ускорило падение Серт. Сломленная морально, еще больше зависимая от наркотика, она дрожала от страха, когда в дверь звонили нежданные гости, отказывалась от еды и одежды. Английский искусствовед Джон Ричардсон (род. 1924) в 1947 году посетил Серт в ее богатой квартире на Рю де Риволи. Он писал, что комнаты были украшены красным вельветом и горным хрусталем, копиями Эль Греко и несколькими оригиналами Булле. Он нашел ее старой и крайне ужасной, погрязшей в морфине, который она приобретала через своего сожителя,– чрезмерно нагримированного, никому не нужного мужчину, которого звали Було Ристельуэбер. Казалось, что они досрочно переселились в один из богатых номеров ада.

Де Монфрей писал, что ни один из народов не может сравниться с греками в любви к контрабанде. Парижская организация Элиопулоса при перевозках наркотиков не прибегала к хитроумным трюкам, а полагалась только на щедрые взятки. По словам Рассела, европейских поставщиков 1920-х годов погубили как паразитирующие на них шантажисты, так и действия полиции.

«По мере того, как процветали богатые наркодельцы, остальным тоже хотелось войти в дело и поделить прибыли, но без больших капиталов это было почти невозможно. Немногочисленные преступные группы, как привлеченная запахом мелкая рыбешка, крутились вокруг фармакологических фабрик Европы, чтобы собрать любую информацию, которую могли добыть. Скоро они разработали надежную систему шантажа крупных дельцов. Иногда они требовали за молчание деньги, иногда – наркотики для собственных поставок, но стоимость рэкета возрастала и послужила одной из причин развала влиятельных преступных организаций».

В другой области земного шара, в Латинской Америке оборот наркотиков возрастал пропорционально запретительной политике США. В 1926 году британский консул в Вальпараисо сообщал, что Чили стала центром разветвленной организации, поставлявшей опиум по всей Америке. Полученная прибыль позволяла наркодельцам из Вальпараисо жить на широкую ногу. Они основали очень крупное дело, переправляя в Соединенные Штаты наркотики с матросами, которые заходили в Чили. Когда корабли США швартовались в порту, матросам очень дешево продавали большие партии наркотика. Торговцы просили, по меньшей мере, тысячу долларов США за каждый килограмм опия. Арест в Ла-Пасе китайского гангстера, Самуэля Конга, который поставлял опиум в Аргентину, Чили и Перу, лишь ненадолго прекратил наркоторговлю.

Одна афера в Центральной Америке показала, что система сертификации Лиги Наций не была неуязвимой. В 1933 году Франция и Германия дали разрешение на вывоз в Гондурас 76 килограммов морфина, хотя население этой страны составляло один миллион человек, и его легальные потребности в наркотике, по официальным оценкам, не превышали одного килограмма. Французские и немецкие власти были завалены импортными сертификатами, которые гондурасское правительство позже объявило фальшивыми. Делевинь настаивал, что такой крупный груз, разумеется, не мог предназначаться для легального использования. Он не мог представить, почему опытные чиновники в Париже и Берлине позволили вывезти такую большую партию наркотика. Это произошло во время народных волнений в Гондурасе, после нескольких неудавшихся переворотов против диктатора, генерала Тибурсио Кариас Андино (1872-1969). Нет сомнений, что Энслинджер упоминал именно Гондурас, когда говорил об одной центрально-американской стране, импортировавшей наркотические вещества, которых ей хватило бы на сотню лет. Расследование США установило, что наркотики из этой страны контрабандой переправлялись в Соединенные Штаты в обмен на оружие и боеприпасы для революции. Когда министр здравоохранения Гондураса отказался выдавать лицензии на отпуск наркотиков, он был убит.

Иногда наркокурьеров защищали дипломатические паспорта. Карлос Фернандес Бакула, перуанский консул в Вене и Осло, мог провозить свой багаж без таможенного досмотра и

за шесть путешествий доставил в США шесть с половиной тонн героина через Майами, Монреаль и другие пункты въезда. В августе 1928 года он за взятку, эквивалентную 750 фунтам стерлингов, провез в Нью-Йорк 150 кг героина, изготовленного фирмой «Реслер» (Roesler). Здесь он передал груз Вильгельму Кофлеру, которого послали из Вены на встречу с ним. На следующий день полицейские обнаружили тело Кофлера – ему бритвой порезали вены на запястьях и бросили истекать кровью. Героин исчез. В организации перехвата груза и убийстве подозревали нью-йоркского гангстера Джека Даймонда (род. 1931). (Через три месяца Даймонд попал под подозрение в убийстве своего босса, Ротштейна). Также, Государственный департамент обвинял в поставках наркотиков Советский Союз. В ответ на эти действия в 1936 году была подписана Конвенция Лиги Наций по ликвидации незаконного оборота опасных наркотиков. Она предписывала договаривающимся сторонам рассматривать нарушения законов о наркотиках как основание для высылки из страны, что должно было учитываться в будущих международных соглашениях. Если преступление совершалось в других странах, где экстрадиция не признавалась, державы договорились отдавать своих граждан под суд после их возвращения на родину. Была учреждена централизованная служба для наблюдения за судебным преследованием международных торговцев наркотиками. Эту конвенцию, которая вступила в силу в 1939 году, в 1952 году ратифицировали 19 стран. Однако Соединенные Штаты отказались подписать ее на том основании, что конвенция предусматривала только синтетические наркотики и не принимала во внимание сырья для их изготовления, а также курение опиума. Энлинджер, как ни странно, заявил, что конвенция ослабит усилия американского правительства по предотвращению и наказанию наркопреступников.

В 1920-х годах внимание стали привлекать дети-наркоманы. Дипломат сэр Роберт Ходгсон (1874-1956) в 1926 году докладывал из Москвы о том, что у беспризорных Советского Союза преобладает зависимость к кокаину. В Москве и ее окраинах насчитывалось пятьдесят тысяч беспризорников. Он приводил статью из советской газеты, где говорилось, что от 50 до 80 процентов бездомных детей нюхали кокаин – от 3 до 5 граммов ежедневно, по 5 рублей за грамм, что составляло до 2,1 фунта стерлингов. Дети-кокаинисты, согласно московской газете, зарабатывали попрошайничеством, пением в вагонах, но в основном – кражами. Среди них были и убийцы. От детей нередко можно было услышать, что если нанюхаться кокаина, то перестаешь чувствовать побои, и что они нюхали кокаин перед тем, как идти «на дело» – наркотик придавал им смелость. В 1926 году человек, возглавлявший московскую анти-наркотическую и антиалкогольную кампанию, показал сэру Бертрану Джерраму (1891-1971) клинику для детей-наркоманов. Впечатление Джеррама описал его коллега, один из представителей британского правительства в Советской России.

«В течение первых нескольких месяцев персонал клиники несколько раз менялся из-за плохого отношения к детям. Клинику грабили, пациенты несколько раз бежали, и в конце концов, было решено начать с пяти детей. Когда они привыкнут, приняли еще пятерых – так далее, пока клиника не заполнилась положенными двадцатью пятью пациентами. Эксперимент оказался удачным. Все были искусными карманными воришками и представителями других анти-социальных профессий. Принимались только мальчики, старшему было четырнадцать лет. Врачи и медперсонал рассказали мистеру Джерраму об отвратительных патологических и сексуальных отклонениях отдельных девяти- или десятилетних беспризорников… Врач мог лишь констатировать, что большинство из них пролетарского происхождения и что русский пролетариат страшно беден. Он признался, что до революции не было ничего подобного… Дети в пункте бесплатной раздачи лекарств выглядели вполне ухоженными… Создавалось впечатление, что каждый был скорее выставочным образцом, а не человеческим существом, но такое отношение к ближнему своему достаточно распространено в советской жизни».

В других странах мира дети уже рождались с наркозависимостью. Английская миссионерка в персидском городе Кернане в середине 1920-х годов видела новорожденного возрастом три или четыре месяца в состоянии коллапса, наступившего, как она подумала вследствие серьезной болезни. Дитя было мертвенно-бледным, казалось, что оно проживет не больше нескольких часов. В тот момент вошла его мать с опиумной трубкой и выдохнула дым ему в лицо. Новорожденный ребенок сразу пришел в себя. Это был наркоман с пеленок в буквальном смысле этого слова.

Эти истории были ужасны, но еще более страшная деградация происходила в Египте, где в 1920-х годах широко распространился героин. Барон Гарри д’Эрланже писал, что египтяне были немногим лучше отбросов общества, куривших гашиш, или снобов, наслаждавшихся кокаином. Они проявили идиотское единодушие в выборе самого худшего и самого опасного из современных химических ядов. Катастрофа в Египте противоречила опыту других стран Ближнего Востока. Генри Ло (1883-1964), служащий управления иностранных дел индийского правительства, задним числом изучал курение опиума в Кернане 1925 года. Он отмечал «легкие признаки того, что привычка возникает – только возникает, чтобы потом отступить. Теперь открытое курение опиума в общественных кафе считается не слишком хорошим тоном, а те, кто хочет спокойно выкурить трубку после чашки чая, делают это на заднем дворе в скромном уединении. Опиумная трубка до сих пор является неотъемлемой частью домашней обстановки, ее всегда держат под рукой для гостя, которому она может понадобиться. Но в наши дни ее не выставляют напоказ, чтобы не увидели те, кто не одобряет этой привычки». Эти изменения последовали за тем, как тегеранское правительство неодобрительно отозвалось о курении опиума. Однако в Египте правительственная анти-наркотическая пропаганда имела меньший эффект и на эмоции, и на их проявления. Случай с Египтом заслуживает особого рассмотрения.