В полете фантазий
Шрифт:
— Отпустите же меня, наконец! Я ненавижу вас, — злобно проговорила она.
— Взаимно, — услышала она в ответ.
Итак, принимая во внимание, что взаимное отвращение выражено столь открыто и недвусмысленно, почему же они сплели руки и целуются, как пара истосковавшихся возлюбленных, не видевших друг друга целую вечность?
Молли не могла дать ответа на этот вопрос. Она лишь знала, что яростные, страстные, хищные поцелуи, которых жадно требовали — и получали — их губы, скорее разжигают охватившую ее жажду, нежели утоляют ее. Казалось, если Алекс
Вот что он сделал с ней… Вот какие чувства разбудил. Это не любовь, и даже не похоть… Это… это нечто взрывоопасное… Нечто, над чем она совершенно не властна, — жгучая, болезненная, испепеляющая потребность, заставляющая отталкивать его и снова тянуть к себе, прижиматься к нему губами, тереться о его тело бедрами. И его тело с неистовой чувственностью повторяло ее движения.
Она ощутила его физическое возбуждение и вся затрепетала в ответ. Безумные образы роились в голове, мелькали отчетливыми мгновенными кадрами… образы их двоих, слившихся воедино. Тела обнажены, кожа блестит от пота: его — загорелая, покрытая темными волосами и ее — бледная, но не менее горячая.
Она чувствовала, как затвердели ее соски, как терлись они об одежду. Ее зубы терзали его нижнюю губу. Она услышала его стон, и вот уже мужские руки заметались по ее телу, начали гладить, ласкать ее, сжимать груди…
Она не могла унять дрожь, и та же дрожь сотрясала тело Алекса, из его груди вырывались хриплые, первобытные стоны, эхом отдававшиеся в ней. А затем — о, ужасно! — Молли ощутила, как Алекс поднял голову и решительно отодвинул ее от себя.
Она инстинктивно воспротивилась. Все ее чувства были настолько возбуждены, что казалось, она умрет, если отстранится от него. Но затем, слава Богу, рассудок вернулся к ней, не позволив предстать полной дурой. Она отпустила его плечи, в которые жадно вцепилась, лицо вспыхнуло лютым гневом.
— Как вы… Как вы смеете?..
Тут она увидела корзиночку персиков, которую принес Алекс, и остановилась на полуслове, радуясь, что можно переключиться на что-то другое.
— Откуда это взялось? — агрессивно спросила она.
— Я принес, — с готовностью ответил Алекс. — Домашние — из оранжереи.
Он все еще пытался понять, что подтолкнуло его к такому — совершенно несвойственному ему — поведению. У него было достаточно опыта с женщинами, чтобы осознать, насколько неуправляемым мог стать такой вот взрыв чувственности. Даже не укладывается в голове, что он вызван банальным половым влечением.
Да и Молли, при всем ее героическом сопротивлении, оказалась не властна над происходящим.
Только этого не хватало. Сейчас ему не до любви к женщине. В его жизни и без того достаточно проблем.
— Из оранжереи, — язвительно повторила Молли. — И сколько же несчастных душ вы выгнали из дома, чтобы оплатить подобную роскошь? Очень хотелось бы узнать.
— В этом я не сомневаюсь, — согласился Алекс.
— Все эти персики гнилые — гнилые, потому что политы людскими слезами и удобрены человеческим
— Вы не можете опубликовать свою писанину… — начал было Алекс, намереваясь предупредить, что она ложно трактует факты, но Молли немедленно прервала его:
— Меня вам не запугать!
Алекс открыл рот, чтобы объяснить, что не собирается запугивать ее, что вообще никогда никого не запугивал, что в душе он пацифист и уважает взгляды других. Но, к своему изумлению, услышал собственный угрожающий голос:
— Вы в этом уверены?
— Типичный тиран, — Молли дерзко встряхнула головой. — Но вам меня не запугать.
— Возможно, что и так, — пробормотал он сквозь зубы, со злостью распахивая дверь и выскакивая на свежий воздух. — Хотя это вы меня напугали до смерти.
Вот так-то, вылетел пулей! — торжествовала Молли, плотно захлопнув за ним дверь. Пусть знает, что ее не возьмешь на испуг.
Вернувшись в гостиную, она рассеянно взяла персик и вонзила зубы в сочную мякоть. Сладость и аромат, нежнейший вкус заставили ее закрыть глаза в чувственном блаженстве.
— Ммм… Вкуснятина…
Она почти доела персик, когда вспомнила, что наговорила его дарителю. Ну и пусть. Он получил по заслугам. Сколько там персиков? Еще три… Не съесть их было бы расточительством. Оскорблением человека, который так заботливо растил их…
На следующий день, стоя в кабинете Боба и дожидаясь, пока он прочитает статью, Молли все еще кипятилась из-за своей стычки с Алексом. Как он посмел угрожать ей? Именно о таких типах она пишет в статье… богатых и самоуверенных, слепых и глухих к мыслям и чувствам других.
Но больше всего задевала прозвучавшая в его голосе угроза. Именно она не давала покоя, а не тот их поцелуй. Случайная оплошность с ее стороны, с кем не бывает?
Ее застали врасплох. Он, несомненно, ожидал сопротивления робкой женщины. Жертвы. Но он просчитался. Целуя его в ответ, она проявила бесстрашие, показала себя решительной женщиной, которую нельзя запугать.
Она не дура. Конечно, немало найдется дурех, готовых поддаться его обаянию, его ауре успеха, его мужественности. Но она не из таких.
Боб дошел до конца статьи. Затем отложил бумаги, снял очки, положил их и сказал без обиняков:
— Мы не можем печатать это. Вы понимаете, местная публика решит, что помещик, о котором вы пишете, не кто иной, как Алекс, а…
— …а поскольку половина земель здесь принадлежит ему, никому не позволяется показать его в истинном свете? Не так ли? — с жаром подхватила Молли.
Боб Флёри, глядя на Молли, помрачнел еще больше.
Его дед по материнской линии был шотландцем, и Боб унаследовал отчасти его осмотрительную осторожность, которая уравновешивалась менее предсказуемыми французскими чертами характера. Сейчас, положив обе руки на стол и внимательно изучая Молли, он подбирал слова чрезвычайно тщательно.